Злата Ткач

Злата Ткач, ее мама Фаня Береман (в центре) и ее друзья.

Кишинев, Молдова

Злата Ткач — известный молдавский композитор. Перед тем, как посетить ее, я заглянула в Музыкальную энциклопедию, изданную в Москве в 1991 году, где прочла, что она является автором нескольких опер, балета, кантат, концертов, сонат и т. д. Злата встретила меня в оригинальном свитере, который она связала сама, и в длинной разноцветной юбке. Она невысокая и быстрая в движениях, полненькая женщина с пышными рыжеватыми волосами. Злата обладает независимым мышлением, у нее яркий, артистичный и обаятельный характер. В ее рассказе есть некоторые подробности о ее повседневной жизни. Ее история полна эмоциональных воспоминаний. Она больше запоминает свою реакцию на события, нежели сами события. После смерти мужа Злата жила одна в светлой четырехкомнатной квартире, которая казалась довольно просторной. Любимец Златы, игривая кошка Ася, считает себя хозяйкой квартиры. В кабинете стоит пианино, где Злата работает и ведет занятия со своими немногочисленными учениками. Мы разговаривали в гостиной, где на полу лежит большой ковер, стоят книжные шкафы с книгами, кресла и диван. На стене над диваном графические и художественные портреты хозяина и хозяйки дома. Это работы друзей семьи — кишиневских художников. После интервью Злата пригласила меня отведать фаршированную рыбу и домашнюю настойку; все было восхитительно вкусно.


Детали интервью

Интервьируемое лицо: Злата Ткач
Интервьюер: Наталья Фомина
Дата интервью: Март 2004
Место: Кишинев, Молдова



Моё семейное происхождение

Мой дед по материнской линии, Мендель Кофман, родился в 1870-х годах в Кишиневе и прожил здесь всю свою жизнь. Когда я была маленькой, мы жили в большой четырехкомнатной квартире моего деда на Ланкастерской улице, в нижней части Кишинева. Этой улицы больше нет. Мой дедушка был бизнесменом. Как и у любого другого бизнесмена, у него были свои взлеты и падения. Он был глубоко религиозным человеком. Он молился дважды в день: утром и вечером, в талите и тфилине. Мой дед уединялся в комнате, чтобы помолиться, но я был любопытна и тайно следовала за ним. Весь этот процесс меня очень интересовал. Я не знаю, ходил ли он в синагогу каждый день, но, конечно, он точно ходил туда по праздникам. Дома на нем всегда была маленькая ермолка. Одевался он красиво и аккуратно, а бабушка следила за его одеждой. Фотографии дедушки утеряны, и я не помню, была ли у него борода.

Моя бабушка, Рива Кофман, была на несколько лет моложе деда. Я не знаю ее девичьей фамилии. Она была безупречной домохозяйкой. Я помню, в какой безупречной чистоте она содержала дом, он был просто идеальным. Мои бабушка и дедушка говорили на идиш, и благодаря им я понимаю этот язык. Оба они умерли перед войной [см. Великая Отечественная война] [1], в середине 1930-х годов. Сначала умер дедушка, а меньше, чем через год за ним последовала бабушка. У меня нет сомнений, что они были похоронены по иудейскому обряду, но мне было около семи лет, и я почти ничего не помню. Кроме того, родители охраняли меня от негативных эмоций, и на похоронах я, кажется, осталась с какими-то знакомыми. У моих бабушки и дедушки было две дочери. Старшая сестра моей матери, Эстер, была замужем за Мордехаем Лернером. Тетя Эстер тоже жила в Кишиневе. Ее сын Арон был примерно на восемь лет старше меня. До войны Арон учился на скрипичном отделении консерватории.

Моя мама, Фаня Кофман, родилась в Кишиневе в 1905 году. Она окончила гимназию, где была хорошей и прилежной ученицей. Она была музыкальна и хорошо пела. Мама была среднего роста, у нее были каштановые волосы, круглое лицо и черные глаза. Ее самой выдающейся чертой была кротость. Мама была красивой женщиной, но по непонятной причине в молодости она располнела. Ей не нужно было ходить на работу. Она вышла замуж за моего отца очень молодой и была домохозяйкой.

Мои бабушка и дедушка по отцовской линии тоже жили в Кишиневе, но я не знаю, где они родились. Я не знала своего деда по отцовской линии Бенциона Берехмана. Он умер молодым в 1910-х годах. Дед торговал черносливом, который производил в селе Лозово под Кишиневом. Дед покупал сливы «венгерка», которые сушили в «лозницах» — плетенках их прутьев. У моего дедушки был целый завод по производству чернослива. Это был прибыльный бизнес. Чернослив пользовался большим спросом и его даже отправляли за границу. Моя бабушка, Кения Береман, взяла на себя управление бизнесом после его смерти. Она была властной бизнес-леди. У нее был дом на Ланкастерской улице, через два-три дома от дома родители моей матери. В доме было семь комнат и большой коридор. Был большой двор с подвалом, в сад вела калитка, а в саду были малиновые кусты, мое любимое место для игр. Половину своего дома бабушка сдала в аренду для получения дополнительного заработка. Не могу вспомнить, были ли у бабушки горничные. Полагаю, что она со всем справлялась сама, она была полна энергии. Вырастила двух сыновей.

Старший брат моего отца, Исаак, учился за границей, как и многие другие молодые люди в Бессарабии [2]. Он окончил юридический факультет Римского университета и работал юристом в Кишиневе. Дядя Исаак был женат. Его жену звали Жанна. Он умер в 1973 году. Жанна умерла немного раньше. Их сын Борис живет в Кишиневе.

Мой отец, Моисей Берехман, родился в Кишиневе в 1902 году. От бабушки Кени он унаследовал сильный характер и необычайную энергию. Он был музыкально одарен и окончил консерваторию по классу скрипки. Также в консерватории он научился играть на духовых инструментах. Он играл на тромбоне, трубе и валторне. После окончания консерватории отец преподавал скрипку в консерватории и давал частные уроки. Он основал небольшой оркестр, состоящий из его учеников. Мой отец был очень красивым мужчиной, и, естественно, он привлекал женщин. Как и многие артистические натуры отец был влюбчив, и позже, в связи с этим маме пришлось пережить немало трудностей.

Повернутися вгору

Взросление

Не знаю, как познакомились мои родители, но точно знаю, что их брак был заключен по любви. Это случилось в 1927 году. Моя мама рассказывала мне, что у них была традиционная еврейская свадьба с хупой. Я родилась 16 мая 1928 года в селе Лозово Ниспоренского района, где у моей бабушки Кени был свой бизнес, и мои родители, вероятно, жили там какое-то время. Когда мне исполнилось три года, мы переехали в Кишинев к родителям моей матери, Менделю и Риве Кофман. У них была квартира на втором этаже. В квартире был большой коридор, кухня, несколько кладовых, туалет. У бабушки с дедушкой и у моих родителей были свои спальни. Была также большая столовая и гостиная комната с большим пианино, где отец давал уроки музыки. В этой гостиной я спала. У меня был письменный стол и небольшой диванчик в углу. Ученики приходили к отцу на уроки, когда у меня были занятия в школе. В доме была женщина, которая, должно быть, убирала в доме и приносила продукты с рынка. Моя мама не ходила на рынок.

Семья вела традиционный еврейский образ жизни, и мне нравилось всё, что связано с еврейскими традициями. Я жила, окутанная любовью, как будто в сказке. Прекрасно, когда два-три поколения живут вместе. Мы вшестером садились за большой прямоугольный стол. Насколько я помню, там за столом были бабушка и дедушка, отец и мать, я и сестра моей бабушки. Стол был накрыт белоснежной скатертью, на которой лежали серебряные приборы. У меня до сих пор есть серебряная ложка, напоминающая мне о тех временах, когда мы сидели за столом, и взрослые ели медленно, в отличие от того, как быстро поглощают люди пищу сейчас.

Помню, как по праздникам дед Мендель читал молитву, стоя во главе стола. Это было очень торжественно и священно, и я так сильно в это верила. На Песах мы ели из специальной посуды, которая весь год хранилась в закрытом шкафу. Кстати, у меня всегда была своя посуда для Песаха и хуллина [на иврите в ашкеназской традиции — повседневная кухонная утварь]. Помню, как мои бабушка и дедушка учили меня фир кашес — четырем традиционным вопросам, которые нужно задавать в Песах: «Мах ништанах халайлах хазех микол халайлот» на иврите. Хотя я не знаю иврита, но все же помню некоторые отрывки из фир кашес. Удивительно, как в памяти хранятся некоторые вещи, хотя других деталей я не помню. Позже война столько всего стерла из памяти.
Мои родители ходили в синагогу на все праздники. Иногда они брали меня с собой, и я сидела на балконе с мамой и другими женщинами. Мужчины сидели внизу, я это хорошо помню. Однако я не помню, какой была синагога. Помню празднование Нового года — Рош ха-Шана. На столе стояли особые блюда: яблоки, мед и круглая хала. Самым веселым праздником была Ханука. Обычно у нас было много гостей. Помню цветные игрушки и гирлянды, которыми бабушка украшала комнаты. Мы пели и очень весело проводили время. Нам дарили подарки, но не помню, чтобы дарили деньги — деньги меня не интересовали.

Пурим тоже был прекрасным праздником. Мне он очень нравился. Были вкусные хаманташен и флюден — грецкие орехи, сваренные в меде, твердые и сладкие, и они мне нравились больше, чем хаманташен. Приходили гости и мы организовывали маскарад, у меня был костюм Пиноккио.
Мой отец был музыкантом, и мама была очень музыкальна, в доме всегда было много музыки. Когда мне исполнилось три года, отец начал учить меня игре на скрипке. У меня была небольшая скрипка в одну восьмую: очень редкий инструмент. Ученики обычно начинают с четвертной, затем половинчатой скрипки, потом переходят к скрипкк в три четверти, а потом к полной скрипке, но я была маленькой, и у меня была маленькая скрипка в одну восьмую. Когда я стала старше, я начала учиться игре на фортепиано. Моим учителем была мадемуазель Каплун. Каждое воскресное утро у нас гостиной устраивались утренники, в которых также принимал участие оркестр моего отца. Я играла на пианино, а мама иногда пела. Это было так празднично! Это были семейные музыкальные праздники — традиция, которая, к сожалению, уже утеряна. Мой музыкальный талант проявился довольно рано. В четыре года я уже выступала на сцене. Однако я не помню, где это было. Помню, как вышла на сцену, чтобы сыграть на скрипке.

У меня не было няни. Меня воспитывала мама, и она гуляла со мной. Она была прекрасной матерью — преданной, нежной и мудрой. Мой отец был очень спортивным. Увлекался спортом. Он плавал и ходил пешком на большие расстояния. Помню, как он иногда ходил из Лозово в Кишинев. Он хотел вырастить меня спортивной. Когда мне исполнилось шесть лет, он начал учить меня плаванию. Мы ходили в бассейн возле железнодорожного вокзала. Я плавала у отца на спине. Однажды я соскользнула и начала тонуть. Он вытащил меня, но я наглоталась много воды и с тех пор боялась плавать.

Мои родители говорили со мной дома на идиш и на русском, но писать я научилась сначала по-русски. Я начала изучать румынский язык, когда пошла в румынскую начальную школу для девочек на Харлампиевской улице. Хорошо помню свой первый день в школе. Мы выстроились во дворе школы. Наш директор Бугаева была из русской дворянской семьи. Она произнесла нам очень хорошую речь. Она подошла к каждой из нас, погладила каждую по волосам, сказав, что у нас появляются новые обязанности, к которым мы должны относиться очень серьезно, чтобы стать порядочными людьми. Все было так торжественно, как на инаугурации президента. Мы носили темные формы и белые фартуки, а в волосах были заплетены банты. Я быстро выучила румынский и училась хорошо. Бугаева вела у нас домоводство. За четыре года я научилась вязать, вышивать и немного готовить. Она также учила нас вкусу в одежде и хорошим манерам. Она была доброжелательной, тактичной и очаровательной дамой. Почему-то она меня любила.
После окончания начальной школы я пошла в гимназию «Регина Мария» на улице Подольской. К тому времени я хорошо овладела румынским языком и была хорошей и прилежной ученицей. Почти все оценки у меня были отличными. У меня не очень хорошо шли гуманитарные науки, но в некоторых предметах я была сильна. У меня всегда были самые высокие оценки по математике. Наша учительница математики была очень грубой. Когда кто-то давал неправильный ответ, она говорила: «У тебя соломенная голова, и в ней дырка». Однако большинство наших учителей были хорошо образованы. В гимназии было несколько еврейских девочек, но я не сталкивалась с каким-либо предвзятым отношением. Возможно, это объясняется высоким уровнем образования наших учителей. Дети тоже были из образованных семей — «Регина Мария» считалась престижной гимназией. В гимназии была строгая дисциплина. В городе была еще одна румынская гимназия «Принцесса Дадиани», где также преподавали французский язык. К сожалению, я изучала его недолго и плохо знала французский.

Помимо школы, я также ходила на уроки игры на скрипке и фортепиано, и у меня почти не оставалось свободного времени. В редкие моменты досуга родители не разрешали мне играть во дворе с другими детьми, у которых, вероятно, был другой менталитет. Вместо этого они вели меня в кондитерскую на Александровской улице, главной улице Кишинева, где мы ели мороженое. Александровская улица была вымощена брусчаткой, как и большинство улиц Кишинева, и по ней ходил трамвай. Там были одноэтажные дома, некоторые из них были очень красивые. На Александровской улице было много магазинов, принадлежащих евреям. В Кишиневе было несколько рынков, а также много садов и парков. Одним из старейших парков был парк с памятником Стефану Великому [правитель Молдавского княжества в 1457–1504 годах, проводивший политику централизации]. Помню, в 1940 году в Кишиневе было ужасное землетрясение. Оно произошло ночью. Я спала в своем уголке у стены на улицу. Отец схватил меня и выскочил наружу, когда стена рухнула прямо на мою кровать. Отец спас мне жизнь.

Я помню, что конце 1930-х годов, когда к власти пришли кузисты [3], настали тяжелые времена. Мои родители были очень обеспокоены тем, что начали проявляться элементы антисемитизма. Молодые люди маршировали по улицам, происходили столкновения. Возможно, поэтому наша семья была счастлива, когда Бессарабия была присоединена к СССР [см. Присоединение Бессарабии к Советскому Союзу] [4]. Кроме того, мы понятия не имели, что такое СССР. Нам говорили, что там все равны, но это звучало так наивно. Мне, двенадцатилетней девочке, было просто любопытно. Помню, как солдаты Красной армии маршировали по улицам, входя в город. В городе была новая власть. Рассказывали анекдоты о женах военных, которые покупали маслины, чтобы сделать из них варенье. Конечно, советские военные и их жены не отличались высокой культурой. Мне казалось, что жизнь нашей семьи не изменилась. Мой отец был учителем, и мы жили в своей квартире. Однако моя бабушка Кеня сдала часть своего дома жильцам бесплатно. Она сказала: «Пусть живут здесь, мне не нужна их оплата». В шестом классе я пошла в русскую школу.

Повернутися вгору

Во время войны

22 июня 1941 года началась война. У нашей семьи были разные взгляды на эвакуацию: кто-то был за, кто-то был против. Мой дядя Мордехай был категорически против эвакуации. Он сказал: «Я не уйду отсюда». Они остались и погибли в гетто в Приднестровье [5]. Их сын Арон был мобилизован в Советскую армию в первые дни войны, и это спасло ему жизнь. Всю войну он провел на фронте и встретил День Победы в Венгрии. После войны Арон вернулся в Кишинев и работал в Государственном симфоническом оркестре Молдовы. Он женился, и у него родилась дочь. Арон умер от рака в возрасте 53 лет в начале 1970-х годов. Его жена Жанна живет в Кишиневе, а дочь Лиза переехала в Израиль.

Отец проявил решительность и активность. Он устроил так, чтобы мы с мамой и бабушкой Кеней уехали из Кишинева по железной дороге. Под Кишиневом произошел воздушный налет, беженцы схватили тюки и попрыгали с поезда. Кто-то сказал, что лучше всего спрятаться под вагонами, но отец потащил нас в поле, и это спасло нам жизнь. В наш вагон попала бомба. Потом, я хорошо это помню, мы на открытых платформах отправились на Северный Кавказ. По дороге мы ели всё, что могли, обменивая свои пожитки на еду. Сошли мы в Орджоникидзе. Отца мобилизовали в армию и отправили в распределительный пункт в г. Прохладное под Орджоникидзе. Мама поехала туда, чтобы с ним повидаться. Линия фронта приближалась к Орджоникидзе, и нам нужно было двигаться дальше.

Мы втроем сели на товарный поезд, направляющийся в Махачкалу [1700 км от Кишинева], порт на Каспийском море. Под Махачкалой нам сказали выйти из поезда. Они сказали: «Это конец пути. Вы можете попросить, чтобы вас подвезли на грузовиках или чем-нибудь еще». Несколько семей собрались вместе и наняли грузовик, обменяв что-то за поездку. Водители были чеченцами или кем-то еще, они говорили на языке, которого мы не понимали. Почему-то мужчинам, которые были с нами, не понравилось их отношение. Вероятно, они хотели ограбить нас и оставить в глуши, но, к счастью, на нашем пути в противоположном направлении двигалась колонна грузовиков. Мужчины спрыгнули с грузовика и поговорили с военными, рассказав им о нашей ситуации. Военные предложили нам грузовик отвезти в Махачкалу. Всегда есть прекрасные люди! В Махачкале было что-то ужасное. Толпы людей ждали корабля, чтобы отправится нам нем в Среднюю Азию по морю.

Несколько дней мы провели на улице. Помню один эпизод. Темнело, было довольно прохладно и неуютно. Я лежала на наших тюках с багажом. Прямо передо мной на первом этаже горел свет. Я заглянула туда и не могла отвести глаз. В светлой уютной комнате стоял стол, за которым сидели две девушки — милая домашняя сцена. Я посмотрела на это и слезы покатились у меня по щекам. Была объявлена посадка на корабль. Я последовала за остальными, когда с ужасом обнаружила, что рядом со мной нет ни мамы, ни бабушки. Я потерялась, начала кричать: «Мама! Мама!» Кто-то сказал: «Твоя мама уже на корабле». Мне было 13 лет, и я должна была бы догадаться, что мама никогда не села бы на корабль без меня, но я поверила этому и поднялась наверх. Мама и бабушка остались на берегу. На этом корабле женщина-татарка, у которой было двое детей, делилась со мной своей скудной едой.

Я сошла в Красноводске [сейчас это горд Туркменбаши в 575 км от Махачкалы]. Оттуда нас отвезли в аул. Я осталась с этой семьей, но не помню их имен. Считали, что потом меня отправят в детский дом. В этом ауле росли низкие саксауловые деревья. Там их ветки использовали для топки. На огне пекли лепешки. Еды было мало, даже жмых [молотые и прессованные отходы от производства подсолнечного масла] было трудно достать. Я решила покинуть эту семью и поехать в Наманган [1625 км от Красноводска], который был примерно в 30 км от этого аула, чтобы найти там детский дом. Когда я приехала в Наманган, я, к счастью, повстречала женщину-еврейку. Она оказалась директором детского дома в Дрогобыче (Львовская область). Ее звали Роза Абрамовна, но фамилию я забыла. Ее арестовали в 1945 или 1946 году, не знаю, по каким обвинениям. У нее было редкое доброе сердце. Она взяла меня с собой.

Так я стала жить в детском доме и ходить в школу. У нас было достаточно еды, в одной комнате спало четыре-пять человек. В том возрасте для меня это не было проблемой. Это сейчас я не люблю делить с кем-то комнату в доме отдыха. Я сказала Розе Абрамовне, что умею играть на фортепиано и скрипке, и она сразу меня вовлекла в самодеятельность. Я организовала небольшой ансамбль из детей этого детского дома, нашла несколько патриотических стихов и сочинила песню «Бойцы Красной Армии». Мы разучили эту песню, и я даже ставила танцы. Во мне проявилась энергия отца. Позже наш коллектив поехал на конкурс детского самодеятельного творчества в Ташкент. У нас был большой успех и мы заняли второе место. Роза Абрамовна очень обрадовалась и дала «артистам» дополнительный паек. Это было потрясающе, но я не помню никого из этих детей.

Жизнь в детском доме полностью отличалась от моей жизни в Кишиневе, но мне там было не так уж плохо. Мне было 14 лет, я была полна сил, занималась музыкой и вступила в комсомол [6]. Незаметно я стала атеистом, как и все советские дети. Роза Абрамовна помогла мне найти маму и бабушку. Она написала в Бугуруслан в Оренбургскую область [ныне Россия], где открыли справочную для эвакуированных, и в 1943 году мама наконец ответила. Так случилось, что мама и бабушка были в Коканде, недалеко от Намангана [примерно в 100 км]. Все это время мама искала меня. Они с бабушкой были измучены и несчастны. Они переехали в Наманган. Роза Абрамовна взяла маму воспитательницей в детский дом. Мама питалась в детском доме и приносила еду бабушке. Они сняли комнату, и я жила с ними.

Отец служил в музыкальном взводе. Однако у него был венозный застой крови, он был не годен к военной службе, и в 1943 году его демобилизовали. Он поехал в Ташкент, где надеялся нас найти, но это было не так-то просто. Когда отец сидел на вокзале, один из наших знакомых из Кишинева окликнул его по имени: «Моисей! Вы знаете, что ваша семья находится в Намангане?» Только представьте! Один шанс из тысячи! В Намангане отец пошел работать в Школу военных музыкантов, эвакуированных из Москвы [ныне Россия]. Он обучал игре на тубе, валторне и рожке. Его очень ценили за умение играть на духовых инструментах. Мы воссоединились. В Наманган стали переезжать наши родственники: брат моего отца Исаак и дальние родственники бабушки Кени. Жизнь была очень тяжелой, и мы ужасно питались. Здесь бушевала страшная болезнь под названием «спру». Возможно, это была дистрофия. Голод приводил к постоянному поносу и смерти. Моя бабушка Кеня пыталась нас поддержать. Она говорила, что у нее достаточно еды, и отдавала еду своим сыновьям. Она заболела спру и умерла. Бабушку похоронили на городском кладбище в Намангане.

Когда началась реэвакуация, Злобин, директор Школы военных музыкантов, уговаривал отца переехать в Москву. Он также предложил моему отцу квартиру, но отец хотел вернуться только в Кишинев: «Я хочу поехать на родину, в Кишинев». В августе 1944 года Советская армия освободила Кишинев, и мы вернулись домой, но дома не осталось. Кишинев был весь в руинах. От дома бабушки Кени осталась только груда камней. В доме через дорогу женщина-молдаванка держала куриц в комнате с окном в потолке. Она позволила нам жить в этой комнате. Мы ее почистили, побелили стены и переехали туда. Позже построили еще одну маленькую комнату. Она была похожа на коридор, но в ней было окно. Наша довоенная традиция накрывать стол белоснежной скатертью исчезла, и еврейские традиции были забыты, мы просто выживали. Отец преподавал в музыкальной школе, у него не было частных уроков, и жизнь у нас была очень тяжелой.

В эвакуации я закончила девятый класс. Когда мы вернулись, я встретила свою бывшую учительницу математики Лидию Самойловну. Она меня хорошо помнила, а в то время она преподавала в элитной школе №2 [7]. Она сказала: «Давайте возьмем эту девочку в нашу школу». Так, в десятый класс я пошла в эту школу, а также стала работать репетитором музыки в детских садах. Они плохо платили, но давали еду, и я даже могла брать с собой еду домой. Я сочиняла музыку для детей. Помню песню «Листочки»: «Покачайся надо мной, мой листочек золотой. Листики, листики зеленые кленовые». Детям нравилось. Война закончилась. День Победы [8] — большой, очень большой праздник. В школе было собрание. Но для меня День Победы ассоциируется с песней Тухманова «День Победы» [Давид Тухманов, еврей, известный советский композитор популярных песен]. Я считаю, что это просто гениальная песня.

Повернутися вгору

После войны

Мой отец был счастлив, что я занимаюсь музыкой, и положительно относился к моему сочинительству. Он был счастлив, что мы выжили, но у нас столько сил уходило на поиски пропитания. Мы голодали. Я не стесняюсь этого слова. Мы все голодали. Мне нужна была хорошая еда — масло и молоко. Такой еды не было, я заболела бронхоаденитом, но, к счастью, был пульмонолог Фишов. Он меня бесплатно вылечил. Однако у меня развился хронический бронхит, который беспокоит меня с тех пор. Я закончила школу. На выпускном экзамене по математике я решила математические задачи для всего класса. Я закончила школу с золотой медалью и решила, что мое призвание — физико-математический факультет. У меня не было проблем с поступлением в Кишиневский университет, который был только что основан [1945]. Однако это было разочарованием. Наверное, там были не очень хорошие преподаватели.

В то время из Одессы в Кишиневскую консерваторию приехал работать Леонид Симонович Гуров, известный педагог и композитор. Моя троюродная сестра Дора Фридман была музыкантом и посоветовала мне показать ему свои сочинения, что я и сделала. Леонид Симонович прослушал мои песни. Возможно, они были наивны, но они были от самого сердца, и у них была приятная мелодия. Они ему понравились, и он посоветовал мне поступать на подготовительный факультет консерватории. Я пыталась учиться и в университете, и в консерватории, но это было слишком тяжело, и я бросила университет.

После подготовительного факультета я поступила в консерваторию сразу на два факультета: класс скрипки Иосифа Львовича Дайлиса и на факультет истории музыки. К сожалению, я не смогла попасть в класс композиции Гурова, так как его класс был переполнен. Я надеялась, что, возможно, позже появится шанс, но он не появился. Когда я училась в Консерватории, проходили две антисемитские кампании: борьба [кампания] с космополитами [9] и «Заговор врачей» [10]. Мы понимали, что это сфабрикованные кампании, и мы следили за событиями, но нас больше беспокоила наша тяжелая жизнь. В стране была карточная система, и мы голодали. Помню, как сидела в аудитории, а под окнами здания консерватории была пекарня, и мы не могли сосредоточиться на учебе, все время смотрели в окно, пытаясь угадать, привезли ли уже хлеб в магазин. Наш преподаватель успокаивал нас: «Хлеб еще не привезли. Сидите спокойно». Когда отменили карточную систему и появилась возможность покупать хлеб и сахар, мы были так счастливы. Помню, как мы с однокурсником Ефимом Богдановским пили чай:

— Сколько ложек сахара положить?
— Одну, две, три… Ой, я совсем запуталась, давай начнем сначала.

Знакомые нам евреи были счастливы, когда умер Сталин [1953]. В Кишиневе ходили разговоры о том, что есть поезда, ожидающие депортации всех евреев в Биробиджан [11]. Однако внешне был траур. Были фанатики, считавшие, что без Сталина ничего не может быть. Я до сих пор считаю, что мы не можем его вычеркнуть из истории. Помимо всех жестокостей, он сделал много хорошего. Что ж, возможно, если бы он их не сделал, то это сделали бы другие, но в советском режиме были вещи, которые ушли навсегда: бесплатная медицина и бесплатное образование. Такое нельзя забыть. Что касается того, что делал Берия [12], я не думаю, что это было секретом для Сталина. Думаю, что он знал. Это был советский фашизм. Говоря об этом, я могу сказать, что, когда на ХХ съезде партии [13] Хрущев [14] осудил Сталина, это не было ошеломляющей новостью для меня и моего мужа. В глубине души мы обо всем этом знали.

С мужем я познакомилась в 1949 году, когда училась на третьем курсе. Летом каждую неделю в Александровском саду [Городской парк в центре Кишинева] дирижер Кишиневской филармонии Борис Милютин и Филармонический оркестр давали симфонические концерты. Они были очень популярны в городе, и мы, студенты, ни разу не пропускали их концерты. Во время концерта я обратила внимание на одного молодого человека. Он отличался от других, у него было такое одухотворенное лицо, когда оркестр играл Моцарта. Он мне понравился, и он тоже обратил на меня внимание. Его звали Ефим Ткач, он учился в консерватории по классу флейты.

Ефим родился в 1926 году в Бельцах в зажиточной еврейской семье. Его отец, Марк Ткач, был меховщиком, а мать Нехама ему помогала. Ефим учился в гимназии. Его младший брат Евгений окончил начальную школу. Когда началась война, они пешком покинули Бельцы. Немецкие войска настигли их в Крыжополе Винницкой области и увезли в гетто в Крыжополе. Они выжили, так как знали румынский язык и в гетто были румынские охранники. Мать Ефима была поваром у румынского офицера, отец тоже у кого-то работал. Когда в 1944 году советские войска подошли к Крыжополю, румыны бежали. Семья Ефима вернулась в Бельцы. Ефим закончил школу и поступил в Бельцкий педагогический институт. Ему там не понравилось, и он уехал в Кишинев, где поступил в консерваторию по классу флейты. Его родители переехали во Львов. Они умерли в 1970-х годах. Евгений окончил физико-математический факультет Бельцкого педагогического института, работал учителем математики. Сейчас он пенсионер, живет с женой в Санкт-Петербурге. Детей у них нет.

4 декабря 1949 года, через два года после знакомства мы с Ефимом поженились. Мы только что зарегистрировали брак, и наши ближайшие родственники собрались дома. У меня не было ни фаты, ни белого платья. У нас был просто скромный ужин. Мы жили в пристройке с окном. В 1952 году я закончила консерваторию и получила распределение [15] учителем в музыкальной школе. Я проработала там несколько лет. Я унаследовала педагогический талант отца. Мне по-прежнему нравится преподавать. В 1953 году у нас родился сын Лева [Лев]. Было трудно, потому что в доме не было удобств, но мне очень помогала мама. Однако у меня было столько энергии, что по ночам мы строили стены, чтобы на месте нашего сарая получилась двухкомнатная квартира. Ефим мог все делать сам, он подключил нашу квартиру к водопроводу, канализации и даже провел паровое отопление. Еще мы огородили небольшой дворик. Мы прожили там до 1970 года.

Мои родители жили в двух соседних комнатах, которые мы немного переоборудовали. Мама помогала мне по хозяйству и готовила. Я работала в музыкальной школе и была очень занята, но продолжала сочинять музыку и чувствовала, что мне не хватает специального образования. В 1957 году я поступила на композиторский факультет в класс Гурова и изучала только свою специальность. В 1962 году я окончила этот факультет и пошла работать в консерваторию. Читала лекции по сольфеджио, гармонии, анализу музыкальных произведений и чтению симфонических партитур. Позже я перестала преподавать сольфеджио, так как мне пришлось много петь со студентами, и у меня началось катаральное воспаление. Сейчас я преподаю композицию, оркестровку, инструментоведение и хоровую аранжировку, что мне очень нравится.

Лева был веселым и общительным мальчиком. Помню его утренники в детском саду. Мы с соседом, отцом одного из детей, наряжались в сказочные костюмы и устраивали для детей спектакли. Мы были молоды, и нам это нравилось не меньше, чем детям. Лева учился в музыкальной школе, где также изучал общеобразовательные предметы. В этой школе работал мой отец. Мои родители любили моего сына, а он очень любил их. Он просто обожал свое дедушку и называл его «дедюшк». У него было много друзей, и мне нравилось, когда они приходили к нам в дом. Позже они переехали, но Лева до сих пор поддерживает связь с некоторыми из них. Двое из них живут в США. Они переписываются и звонят друг другу.

Моему отцу нравилось преподавать. Особенно ему нравилось работать с маленькими детьми. Вместе со своими учениками он организовал школьный ансамбль скрипачей, и они часто играли на детских концертах. Ученики любили его, и его работа приносила прекрасные результаты. Одна из его учениц после войны, Лидия Мордкович, стала лауреатом многочисленных музыкальных конкурсов. Она жила в Израиле, а сейчас в Англии. Еще одна ученица, Галина Буйновская, — директор музыкального лицея в Кишиневе, еще есть скрипачка Мила Вольнянская, которая сейчас живет в Израиле. Однажды, когда я изучала его архив, я нашла несколько фотографий его учеников с надписями: «Дорогому любимому Моисею Бенционовичу …»

В 1967 году я написала свою первую оперу для детей: «Коза с тремя козлятами». Ее поставили в нашем оперном театре. Я вступила в Союз композиторов Молдовы [профессиональное творческое объединение композиторов]. Председателем нашего союза был Василий Георгиевич Загорский, ученик Льва Гурова. Он был русским, родился в Бессарабии и хорошо знал румынский язык. Он был очень приятным человеком. Именно благодаря ему в Союзе композиторов не было антисемитизма. Он создал очень хорошую творческую атмосферу. В Союзе композиторов было много евреев: Шапиро, Аранов, Федов, Мулер. Композиторов-молдаван почти не было. Поскольку мы жили в очень маленькой квартире, мне нравились поездки в Дома творчества композиторов [специализированные дома отдыха для создания условий для творческой работы], где я могла забыть о повседневных заботах и посвятить себя работе. На съездах композиторов мы общались с композиторами со всего Советского Союза. Я много путешествовала, чтобы послушать произведения грузинских, армянских, московских и киевских композиторов. Советские композиторы и исполнители приезжали в Кишинев. В 1960-х годах мне посчастливилось познакомиться с Дмитрием Шостаковичем [Шостакович, Дмитрий Дмитриевич, (1906-1975): один из выдающихся советских композиторов ХХ века]. Он был не только гением, но и прекрасным, скромным и умным человеком.
Можно сказать, что я добилась многого, но мне пришлось приложить огромные усилия, чтобы этого достичь, это было очень тяжело. Во-первых, потому что было много завистников, что случается в творческой среде, во-вторых, потому что я — женщина, а женщин-композиторов не так много, в-третьих, потому что я еврейка. Это стало для меня проблемой, когда многие евреи стали переезжать в Израиль, но я должна сказать, что мы с Ефимом никогда не думали об отъезде. Трудно сказать, почему, возможно, это просто внутреннее убеждение, что человек должен жить там, где родился и где похоронены его предки. Наверное, когда этим живешь, никогда не ставишь это под сомнение.
Создание Израиля в 1948 году вызвало чувство счастья и внутренней гордости за то, что евреи наконец получили свою страну. С тех пор я считаю Израиль своей страной.
Часто у нас дома бывали друзья, которые праздновали премьеры выступлений, дни рождения и просто собирались вместе. Мне всегда нравилось принимать гостей. Меня дома никто не учил готовить, меня охраняли и баловали, но, когда я ездила в дома отдыха, мне нравилось ходить на кухню, чтобы поговорить с поварами. Я просто обожала этих простых и мудрых людей. Они учили меня готовить: «Вот, Златочка, так нужно делать». Я многому научилась, но печь не умею. В смысле готовить выпечку, хотя в этом нет ничего особенного. Однако должна сказать, что у меня есть вкус к еврейской кухне. Я делаю фаршированную рыбу, которая на вкус точно такая же, как рыба, которую я ела в доме своей бабушки Ривы. Однажды в доме отдыха в Сортавале [город в Карелии, климатический курорт] я сделала ее для советских композиторов. В тот год там работал и отдыхал Свиридов [Свиридов, Георгий (1915-1998): советский композитор, пианист, общественный деятель]. Он был заядлым рыбаком. Он и его молодая жена поймали 21 щуку.

Кто-то сказал ему, что я умею делать рыбу по еврейскому рецепту, и он попросил меня приготовить щуку. Сначала мне хотели помочь другие дамы, но они разошлись, увидев, какая это сложная работа. Мне осталась помочь только одна из них — композитор из Баку, и мы, наконец, приготовили ее. Было вкусно и ее было много, но мы пахли луком и пошли принимать душ. В ванной от усталости у меня закружилась голова. Я упала на цементный пол, ударилась головой и потеряла сознание. Она вытерла меня полотенцем, помогла одеться и позвала всех, чтобы меня отвели в мою комнату: мы жили в коттеджах. Мне повезло, что ее отец, который приехал с ней, был врачом. Он осмотрел меня — на голове синяк. Он сказал мне лежать в постели целую неделю, но зато у них была вкусная фаршированная рыба. Им понравилось, и я получила звание отличного повара.
В 1970 году мы получили четырехкомнатную квартиру со всеми удобствами для меня, мужа, сына и родителей. Мы с мамой осмотрели квартиру, купили люстры для всех комнат, но маме не нравилось жить в этой квартире. В том же году она умерла. Мы похоронили ее на еврейском кладбище, не соблюдая еврейского ритуала. После смерти мамы я сочинила концерт для скрипки с оркестром и посвятила его ее памяти. В 1972 году Лева окончила школу и поступил на факультет истории музыки Кишиневской консерватории. По окончании первого курса он решил поступить в Московскую консерваторию. Было сложно, но у него получилось. На тот момент мне нужно было полгода проучиться в Москве. Мы оба остановились в общежитии консерватории на Малой Грузинской улице. У меня, конечно, была своя комната, а Лева жил комнате с двумя молодыми людьми из Средней Азии. Они прекрасно готовили и научили готовить Леву. Он готовит такой вкусный плов! [Примечание редактора: плов — это изначально узбекское блюдо, рис, смешанный с отварным или жареным мясом, луком и морковью (а иногда и другими ингредиентами, такими как изюм).]

После окончания консерватории Лёву забрали в армию. Он служил в музыкальном ансамбле Московского полка. Пел в хоре. После армии он женился на своей бывшей однокурснице Миле Гордийчук, украинке. Мила с мамой жили в однокомнатной квартире в Москве. Ее отец оставил их давным-давно. Свадьба была в Москве, в квартире бабушки Милы. Я купила много розовых роз, которые положила в ванную в номере гостиницы, в которой мы с мужем остановились. После свадьбы Лева и Мила переехали в Кишинев. Лева пошел преподавать в музыкальную школу. Мы сняли для них квартиру. В 1979 году у меня родилась внучка Юлия. Затем Леве предложили административную должность в Москве во Всесоюзном бюро пропаганды советской музыки. Мама Милы переехала к бабушке Милы, а Левы с семьей поселились в ее однокомнатной квартире. Я очень скучала по ним и при каждой возможности ездила в Москву.

В начале 80-х годов прошлого века молдавский писатель Буков [Буков, Емилиан (1909-1984): бессарабский поэт, писал прозу после войны] предложил мне сочинить музыку для балета по его сказке «Андриеш». Кто-то сказал ему, что я лучший композитор, который может это сделать, и он был очень настойчив. Честно говоря, я не была уверена, что справлюсь с этим жанром, но характер у меня решительный. Олег Мельник, главный балетмейстер Кишиневского театра оперы и балета, собирался поставить этот балет, но, когда была готова партитура, он в это время был главным балетмейстером в Самарканде (ныне Узбекистан), и у него возникли какие-то проблемы с администрацией кишиневского театра. Я не знала, что делать, но он позвонил мне: «Пришлите мне партитуру. Я поставлю балет в Самарканде». Я так и сделала. Через некоторое время Мельник прислал мне приглашение на премьеру. Я приехала за два дня до спектакля. Поскольку прямого рейса в Самарканд не было, мне пришлось лететь рейсом Кишинев-Ташкент с пересадками в Тбилиси [сегодня Грузия] и Ашхабаде [сегодня Туркменистан].

В Ташкенте я должна была пересесть на другой самолет до Самарканда. В Тбилиси был туман, и рейс задержали, потом из-за плохих погодных условий была еще одна задержка в Ашхабаде, и я боялась, что не успею вовремя добраться до Самарканда, когда вдруг услышала: «Экипаж самолета извиняется, но нам нужно совершить вынужденную посадку в Самарканде». В это просто невозможно было поверить! Из аэропорта я помчалась в театр. Я пошла на генеральную репетицию. Затем пошла в гостиницу, чтобы помыться и переодеться, и помчалась обратно в театр. Премьера прошла успешно. Я взяла запись со спектаклем, брошюры и вернулась в Кишинев. Показала их директору нашего Оперного театра, и он очень заинтересовался. Он начал подготовку к спектаклю. Короче говоря, «Андриеш» поставили в Кишиневе, и в 1982 году я была удостоена Государственной премии Молдовы. [С 1966 года в Советском Союзе специальными комитетами присуждались государственные премии союзных республик за выдающиеся достижения в науке, технических областях, литературе и искусстве].

Мы привыкли к советскому образу жизни. Меня не волновала политика, и я не вступала в партию. Что касается нашей духовной жизни, то мы с Ефимом никогда не чувствовали никаких притеснений. Мой муж коллекционировал классическую литературу. Я очень люблю зарубежную классику. Моя творческая деятельность была тесно связана с молдавской литературой, и мы часто обсуждали произведения молдавских писателей: Аурелиу Бусуйок [советский молдавский писатель, по роману которого «Мой парижский дядя», Злата Ткач написала оперу в 1988 году], Думитру Матковский, молдавский писатель и поэт, и Григоре Виеру — молдавский поэт, который много лет был другом нашей семьи. Мы ходили и на все спектакли в Оперном театре, а также на симфонические концерты. В Кишинев на гастроли приезжали многие популярные музыканты, я помню Евгения Мравинского, дирижера из Ленинграда, Олега Крысу, скрипача, советских композиторов Хачатуряна [Хачатурян, Арам (1903-1978): советско-армянский композитор] и Хренникова [Хренников, Тихон Николаевич (1913): советско-российский композитор, общественный деятель]. В Кишиневе мы не часто ходили в драматические театры, потому что Ефим их не любил. Мы ходили туда только тогда, когда знакомые режиссеры приглашали нас на премьеры.

Мы с мужем прожили вместе 52 года, дольше золотого юбилея. Я считаю себя счастливой женщиной, у которой была счастливая семейная жизнь. Я вышла замуж по любви, мы жили в согласии, нас объединяла профессия. Ефим был умным и мудрым человеком, талантливым в своем деле, и он заботился о том, чтобы я была успешной. Ефим много лет преподавал в музыкальной школе, а потом работал в филармонии. Читал лекции по истории молдавской музыки в Кишиневском институте искусств. Он специализировался на молдавской музыке, написал много статей для прессы, регулярно вел радиопрограммы на хорошо знакомом ему молдавском языке. У него была сильная воля и была цель довести молдавский язык до совершенства. Он понимал, что это единственный способ подробно описать культурную жизнь Молдовы.

Мы с мужем никогда не заботились о повседневных удобствах: нас больше интересовала духовная жизнь. Мы купили только набор мебели «Ганка» [советско-молдавская мебельная марка] на новоселье в 1970 году. В то время это было довольно сложно. Купить мебель нам помог хозяин мебельного магазина, чей сын, пианист, поступил в Московскую консерваторию вместе с нашим сыном Лёвой. Он сделал так, чтобы я купила этот комплект мебели без очереди. Еще я купила ковер в гостиную перед Новым годом [2004] только потому, что старый сильно потрепался. Я получила от консерватории премию в тысячу рублей. И решила, сейчас или никогда. Мама моей ученицы помогла мне отвезти его домой на своей машине.

Когда к власти пришел Горбачев [16] и началась перестройка [17], для меня это была возможность дать свободу своим мыслям и повернуться на 180 градусов к еврейской жизни. Всю свою жизнь я сочиняла музыку. Я родилась в молдавском селе, жила в Молдове и хорошо понимала молдавскую музыку, при этом у меня никогда не было явной потребности писать еврейскую музыку. Жизнь была тяжелой, война, эвакуация, советская действительность заставляли меня придерживаться определенных рамок. Как только я почувствовала себя свободной в самовыражении, мне захотелось писать музыку для своего народа. Музыка всегда в генах. Муж мне в этом помогал. Он нашел для меня редкую книгу Березовского «Еврейский фольклор». Я стала использовать в своих произведениях аранжировки известных еврейских песен.
К сожалению, начало перестройки ознаменовалось трагическим событием в моей жизни. В 1985 году в автомобильной катастрофе погиб мой отец. Он пережил мою мать на 15 лет. Мы похоронили отца в еврейском секторе кладбища Дойна. Я организовала перезахоронение матери возле могилы отца. Было сложно, но мне это удалось. Теперь они вместе под черным мраморным надгробием, на котором начертаны их имена, а также выгравированы свеча и скрипка. Смерть родителей сильно повлияла на меня, и мои мысли снова обратились к Богу. После смерти отца я решила сочинить концерт для двух флейт и посвятить его ему. Это была первая работа, в которой я использовала еврейские мотивы и мелодии. Была такая замечательная вокалистка Ирина Мишура. Она не еврейка, но ее муж — кишиневский еврей. Она прекрасно исполняла произведения еврейского композитора Биткина. Когда я ее услышала, мне захотелось написать что-нибудь для вокала. У меня был сборник стихов Овсея Дриза [Дриз, Овсей (1908–1971): советский еврейский поэт, автор сборника лирических стихов, сказок и стихов для детей] на идише, который мне подарил мой бывший ученик. Я написала вокальный цикл на его стихи. И так я начала писать еврейскую музыку в вокальных циклах, инструментальную музыку, музыку для квартета и оркестра. У меня есть несколько сочинений по мотивам еврейской музыки.

В 1991 году, до распада СССР, мой сын работал в Бюро пропаганды советской музыки. Бюро закрыли, и у Левы почти три года не было работы. К тому времени подошла моя очередь на покупку машины. [В СССР люди, которые хотели купить машину, должны были годами стоять в очереди.] Я купила ее, Лева отвез ее в Москву и зарабатывал деньги, работая водителем в кооперативе. Потом он работал директором фонда коллекций музыкальных инструментов, а сейчас работает в Государственном центральном музее музыкальной культуры им. Глинки [18] в Москве. Его жена Мила работает в риэлтерской компании. Кормилец в семье — она. Моей внучке Юлии 25 лет, она не захотела заниматься музыкой. Она прошла двухгодичный курс изучения иностранных языков и теперь работает гидом.

Для меня перестройка была хорошим явлением, но были и отрицательные стороны. После распада СССР прекратились все творческие отношения между бывшими республиками. Это сильно обеднило мою творческую жизнь, хотя я продолжала работать в консерватории. Ведущие музыканты и оркестры не приезжают в Кишинев на гастроли. К сожалению, ситуацию еще усугубляет наше телевидение, которое показывает лишь пошлые непрофессиональные ролики. На экранах нет серьезной симфонической музыки, потому что за нее никто не платит. Есть только канал Mezzo, французский канал, но он тоже становится все хуже. Я обычно слушала «Симфонию псалмов» Стравинского. Но сейчас транслируются разные джазовые композиции. Мне, как музыканту, тяжело без музыкальной подпитки. Муж оставил большую коллекцию классической музыки. Сын подарил мне прекрасную музыкальную систему, и я слушаю музыку. Я слушаю то, что мне нравится. Это все, что у меня есть.

В 1992 году я поехала в Израиль с делегацией молдавских музыкантов по приглашению кишиневского композитора Копытмана, который одним из первых переехал туда. Он занимал важную должность в Музыкальной академии Рубина в Иерусалиме. Мы поехали вместе с Марией Биешу [молдавская певица, лирико-драматическое сопрано, солистка Кишиневского театра оперы и балета, лауреат международных конкурсов]. Мы провели там неделю, жили в гостинице. Это была насыщенная неделя: концерты, встречи и гастроли по всему Израилю. Мы посетили Стену Плача, и я, конечно же, оставила там записку. Это было как в сказке! Израиль — чудесная и красивая страна. Я почувствовала ее удивительную ауру, у меня было ощущение, как будто я вернулась на много десятилетий назад, я почувствовал внутреннюю связь с историей своего народа. Эта поездка произвела на меня огромное впечатление. Я снова побывала в Израиле в 2001 году по приглашению дочери кишиневского дирижера Бориса Милютина Изольды. Она живет в Бат-Яме недалеко от Тель-Авива. Жизнь в Израиле движется вперед.
Семь лет назад мы с мужем стали свидетелями возрождения еврейской жизни в Кишиневе [1997]. Ефим начал собирать материалы о Холокосте и антисемитизме. У него был рак, и он торопился закончить эту работу. С ним работали еще два активиста Ассоциации еврейских организаций и общин Молдовы — Аурел Гужель и Ефим Левит. С помощью организации «Джойнт» [19] они подготовили и опубликовали четыре сборника документов и статей по этой теме под названием «Мы не забудем» на румынском и русском языках. Мой муж был главным редактором этого сборника. Ефим умер в апреле 2003 года. В день его похорон я увидела, как сильно его любили в Кишиневе: и евреи, и молдаване. Многие пришли засвидетельствовать ему свое почтение. Мы похоронили его рядом с могилой моих родителей. Со всеми необходимыми приготовлениями мне помогли сотрудники Хэсэда [20] Иегуда, нашего благотворительного центра. Я пригласила раввина, и он прочитал кидуш. Я установила надгробие из красного гранита на его могиле, как и надгробие моих родителей.

Я одна, но меня часто навещает сын, и я преподаю в консерватории. У меня есть несколько учеников. По приглашению Джойнта я обучаю талантливых еврейских детей композиции. Один из официальных лиц Израиля сказал: «Достижения евреев диаспоры — это и достижения Израиля». Хэсэд Иегуда оказывает мне помощь: раз в неделю в мою квартиру приходит волонтер, я получаю продуктовые наборы.


Повернутися вгору

Глоссарий

[1] Великая Отечественная война: 22 июня 1941 года в 5 часов утра нацистская Германия напала на Советский Союз без объявления войны. Это было началом так называемой Великой Отечественной войны. В результате немецкого блицкрига, известного как операция «Барбаросса», в последующие месяцы почти удалось победить Советский Союз. Оказавшись неподготовленными, в первые недели войны советские войска под натиском немцев потеряли целые армии и огромное количество техники. К ноябрю 1941 года немецкая армия захватила Украинскую Республику, окружила Ленинград, второй по величине город Советского Союза, и угрожала самой Москве. Для Советского Союза война закончилась 9 мая 1945 года.

[2] Бессарабия: Историческая область между реками Прут и Днестр, в южной части Одесской области. Бессарабия была частью России до революции 1917 года. В 1918 году она провозгласила себя независимой республикой, а позже объединилась с Румынией. Парижский мирный договор (1920 г.) признал это объединение, но Советский Союз никогда этого не принимал. В 1940 году Румыния была вынуждена уступить Бессарабию и Северную Буковину СССР. В этих двух провинциях проживало почти 4 миллиона жителей, в основном румыны. Хотя Румыния повторно оккупировала часть территории во время Второй мировой войны, румынский мирный договор 1947 года подтвердил их принадлежность Советскому Союзу. Сегодня это часть Молдавии.

[3] Кузист: член румынской фашистской организации имени Александра Куза, одного из самых ярых фашистских лидеров Румынии, который был известен своим циничным шовинизмом и антисемитизмом. В 1919 году Куза основал LANC, которая в 1935 году стала Национальной христианской партией с антисемитской программой.

[4] Присоединение Бессарабии к Советскому Союзу: в конце июня 1940 года Советский Союз потребовал от Румынии вывести свои войска из Бессарабии и покинуть ее территорию. В том же месяце Румыния вывела свои войска и администрацию, и в период с 28 июня по 3 июля Советский Союз оккупировал регион. В то же время Румыния была вынуждена уступить Северную Трансильванию Венгрии и Южную Добруджу Болгарии. Эти территориальные потери в значительной степени повлияли на румынскую политику во время Второй мировой войны.

[5] Приднестровье: территория, расположенная между реками Буг, Днестр и Черным морем. Этот термин происходит от названия Днестра и был введен после оккупации этой территории немецкими и румынскими войсками во время Второй мировой войны. После оккупации Приднестровье стало местом, куда депортировали румынских евреев. Систематические депортации начались в сентябре 1941 года. В течение последующих двух месяцев все выжившие евреи Бессарабии и Буковины и небольшая часть еврейского населения старой Румынии были отправлены за Днестр. К середине ноября 1941 года в эту первую волну депортаций попало почти 120 000 человек, после чего она была остановлена румынским диктатором Ионом Антонеску после вмешательства Совета румынских еврейских общин. Депортации возобновились в начале лета 1942 года, и в них попали почти 5000 евреев. Третья серия депортаций из Старой Румынии произошла в июле 1942 года, которая коснулась евреев, уклонившихся от указов о принудительном труде, а также их семей, сторонников коммунистов и бессарабских евреев в Старой Румынии и Трансильвании во время советской оккупации. Самыми страшными приднестровскими лагерями были Вапнярка, Рыбница, Березовка, Тульчин и Ямполь. Большинство евреев, депортированных в лагеря в Приднестровье, умерли в период 1941-1943 годов от ужасных условий содержания, болезней и отсутствия пищи.

[6] Комсомол: коммунистическая молодежная политическая организация, созданная в 1918 году. Задачей комсомола было распространение идей коммунизма и вовлечение рабочей и крестьянской молодежи в строительство Советского Союза. Комсомол также стремился дать коммунистическое воспитание, вовлекая рабочую молодежь в политическую борьбу, дополняя ее теоретическим образованием. Комсомол был более широко распространен, чем Коммунистическая партия, потому что вследствие его образовательных целей в него могли вступать непосвященные молодые пролетарии, тогда как члены партии должны были иметь хотя бы минимальные политические знания и опыт.

[7] Школа №: у школ были номера, а не названия. Это было частью политики государства. Все школы были государственными и должны были быть однотипными.

[8] День Победы в России (9 мая): национальный праздник в ознаменование поражения нацистской Германии и окончания Второй мировой войны, а также в честь советских граждан, погибших на войне.

[9] Кампания против «космополитов»: кампания против «космополитов», то есть евреев, была начата в 1949 году с публикации статей в центральных печатных органах Коммунистической партии. Кампания была направлена в первую очередь против еврейской интеллигенции, и это была первая публичная атака на советских евреев именно как на евреев. Писателей-космополитов обвиняли в ненависти к русскому народу, в поддержке сионизма и т. д. В ноябре 1948 года были арестованы многие писатели, писавшие на идише, а также лидеры Еврейского антифашистского комитета. Их обвиняли в том, что они поддерживали связи с сионизмом и американским «империализмом». Их тайно казнили в 1952 году. Антисемитское дело о заговоре врачей было начато в январе 1953 года. По СССР прокатилась волна антисемитизма. Евреев снимали с занимаемых должностей, начали распространяться слухи о скорой массовой депортации евреев в восточную часть СССР. Смерть Сталина в марте 1953 года положила конец кампании против «космополитов».

[10] Заговор врачей: предполагаемый заговор группы московских врачей с целью убийства ведущих государственных и партийных чиновников. В январе 1953 года советская пресса сообщила о том, что девять врачей, шесть из которых были евреями, были арестованы и признали свою вину. Поскольку в марте 1953 года Сталин умер, суд так и не состоялся. Официальная газета партии «Правда» позже сообщила, что обвинения против врачей были ложными, а их признательные показания получены под пытками. Это дело было одним из самых страшных антисемитских проявлений во время правления Сталина. В своей засекреченной речи на ХХ съезде партии в 1956 году Хрущев заявил, что Сталин хотел использовать заговор для чистки высшего советского руководства.

[11] Биробиджан: создан в 1928 году, чтобы дать советским евреям территорию и увеличить население вдоль уязвимых границ советского Дальнего Востока, в 1934 году этот район получил статус автономной области. Под влиянием эффективной пропагандистской кампании и голода на востоке 41 000 советских евреев переехали в этот район в период с конца 1920-х до начала 1930-х годов. Но к 1938 году 28 000 из них уехали оттуда из-за тяжелых условий в регионе. Еврейские школы и синагоги просуществовали вплоть до 1940-х годов, когда после Второй мировой войны вновь вспыхнули религиозные репрессии. Советское правительство хотело завершить принудительную депортацию всех евреев в Биробиджан к середине 1950-х годов. Но в 1953 году Сталин умер, и депортация была отменена. Несмотря на некоторые оставшиеся влияния идиша, включая газету на идиш, еврейская культурная деятельность в регионе значительно снизилась после сталинских кампаний по борьбе с космополитизмом и после либерализации еврейской эмиграции в 1970-х годах. Сейчас евреи составляют менее 2% населения этого региона.

[12] Берия, Л.П. (1899-1953): политический деятель коммунистической партии, один из главных организаторов массовых арестов и политических преследований в период с 1930-х по начало 1950-х годов. Министр внутренних дел, 1938–1953. В 1953 году он был исключен из коммунистической партии и приговорен Верховным судом СССР к смертной казни.

[13] Двадцатый съезд партии: на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза в 1956 году Хрущев публично развенчал культ Сталина и приподнял завесу тайны над тем, что происходило в СССР в период правления Сталина.

[14] Никита Хрущев (1894–1971): советский коммунистический лидер. После смерти Сталина в 1953 году он стал первым секретарем ЦК, фактически главой Коммунистической партии СССР. В 1956 году во время XX съезда партии Хрущев сделал беспрецедентный шаг и осудил Сталина и его методы. В октябре 1964 года он был свергнут с поста премьер-министра и главы партии. В 1966 году его исключили из ЦК партии.

[15] Обязательное распределение в СССР: выпускники высших учебных заведений были обязаны проработать два года там, куда их направляло учебное заведение, которое они заканчивали. По окончании этого срока молодые люди могли устраиваться на работу по своему усмотрению в любом городе или организации.

[16] Михаил Горбачев (1931-): советский политический деятель. Горбачев вступил в Коммунистическую партию в 1952 году и постепенно продвигался вверх по партийной лестнице. В 1970 году он был избран в Верховный Совет СССР, членом которого он оставался до 1990 года. В 1980 году он стал членом Политбюро, а в 1985 году был назначен Генеральным секретарем ЦК КПСС. В 1986 году он приступил к реализации комплексной программы политической, экономической и социальной либерализации под лозунгами гласности и перестройки. Правительство освободило политических заключенных, позволило эмигрировать большому количеству человек, выступало против коррупции и поддерживало критический пересмотр советской истории. Съезд народных депутатов, созванный в 1989 году, проголосовал за прекращение контроля Коммунистической партии над правительством и избрал Горбачева президентом. Горбачев распустил Коммунистическую партию и предоставил странам Балтии независимость. После создания Содружества Независимых Государств в 1991 году он ушел с поста президента. С 1992 года Горбачев возглавлял различные международные организации.

[17] Перестройка: советская экономическая и социальная политика конца 1980-х годов, связанная с именем советского политика Михаила Горбачева. Этот термин обозначал попытки трансформировать застойную, неэффективную командную экономику Советского Союза в децентрализованную, ориентированную на рынок экономику. Руководителям предприятий, местным органам власти и партийным чиновникам была предоставлена большая автономия, и были введены открытые выборы в попытке демократизировать организацию Коммунистической партии. К 1991 году перестройка пошла на спад, и вскоре произошел распад СССР.

[18] Глинка, Михаил Иванович (1804-1857): первый крупный русский композитор. Он написал первую русскую национальную оперу «Жизнь за царя», а также увертюры, симфонии и оркестровые сюиты.

[19] Джойнт (Американский еврейский объединенный распределительный комитет): Джойнт был образован в 1914 году в результате слияния трех американских еврейских комитетов помощи, которые были встревожены страданиями евреев во время Первой мировой войны. В конце 1944 года «Джойнт» вошел в освобожденные районы Европы и организовал масштабную операцию по оказанию помощи. Он снабжал едой выживших евреев по всей Европе, а также одеждой, книгами и школьными принадлежностями для детей. Он поддерживал культурные объекты и поставлял религиозные принадлежности для еврейских общин. «Джойнт» также управлял лагерями для перемещенных лиц, в которых он организовывал программы переподготовки, чтобы помочь людям освоить профессии, которые позволили бы им зарабатывать на жизнь, в то время как его культурная и религиозная деятельность помогла восстанавливать еврейскую жизнь. Джойнт также активно помогал евреям эмигрировать из Европы и мусульманских стран. Во время холодной войны Джойнт был на десятилетия изгнан из Центральной и Восточной Европы и вернулся во многие из этих стран только после падения коммунизма. Сегодня «Джойнт» предоставляет программы социальной помощи пожилым людям, пережившим Холокост, содействует возрождению и развитию еврейских общин.

[20] Хэсэд: на иврите Хэсэд означает заботу и милосердие. Это благотворительная организация, основанная Амосом Авгаром в начале 20 века. При поддержке Конференции по материальным претензиям евреев к Германии и «Джойнта» Хэсэд помогает нуждающимся евреям вести достойную жизнь, несмотря на тяжелые экономические условия, и способствует развитию их самоидентификации. Хэсэд предоставляет ряд услуг, направленных на поддержку потребностей всех, особенно пожилых, членов общества. К основным социальным услугам относятся: работа на территории центра (информация, реклама о деятельности центра, зарубежные связи и бесплатная аренда медицинского оборудования); услуги на дому (уход и помощь на дому, доставка продуктов, доставка горячей пищи, мелкий ремонт); работа по месту жительства (клубы, совместное питание, дневная поликлиника, медицинские и юридические консультации); услуги для волонтеров (обучающие программы). Центры Хэсэда произвели настоящую революцию в еврейской жизни стран бывшего Советского Союза. Люди увидели и почувствовали возрождение еврейских традиций гуманизма. В настоящее время в странах бывшего Советского Союза существует более восьмидесяти центров Хэсэда. Их деятельность охватывает еврейское население более восьмисот населенных пунктов.

Шлима Гольдштейн

Кишинев, Молдова


Шлима Гольдштейн и ее муж встретили меня во дворе их дома. Они живут в хорошей трехкомнатной квартире на втором этаже пятиэтажного кирпичного дома. Шлима представилась и сказала, что она привыкла к тому, что ее чаще называют вторым именем – Дора. Она милая женщина с круглым лицом, выглядит молодой для своего возраста. Ее муж такой же добрый и дружелюбный. Ему было любопытно узнать о нашей работе и цели этих интервью, он расспрашивал о проекте с большим интересом. Их квартира чистая, светлая и уютная. Из кухни доносился запах печенья. Шлима замечательно печет и балует своего мужа печеньем и пирожными. Крики их волнистого попугайчика создавали постоянные забавные помехи во время всего нашего разговора.

Читайте полное интервью c Шлима Гольдштейн здесь (на английском).

Исаак Розенфайн

Кишинев, Молдова


Исаак Розенфейн – худой человек с правильными чертами лица. У него усы, и он зачесывает волосы назад. Когда он говорит, он пристально смотрит на меня, но порой кажется, что он уходит в свой мир, вспоминая что-то глубоко личное, и не спешит делиться тем, что у него на уме. У нас с Исааком была встреча в еврейской библиотеке. Исаак очень добрый, интеллигентный человек с безупречными манерами и чувством собственного достоинства. Но в некоторых вопросах он скрытен; есть предметы, которые он никогда не обсуждает, те, которые он оставляет только для своего ума и памяти. Когда его подталкивают говорить на такие темы, в частности о политике, он обычно отвечает «я не знаю» или «я не помню».

Читайте полное интервью c Исаак Розенфайн здесь (на английском).

Эсфирь Денер

Эсфирь Денер с друзьями. Фотография сделана в Ныробе, Пермской области в 1957 году.

Кишинев, Молдова

Эсфирь Борисовна — невысокая дама с девичьей фигуркой и маленькими аристократическими руками. У нее молодой слегка хриплый голос. Можно сказать, что у нее огромная внутренняя сила и жизненный оптимизм. Ее однокомнатная квартира, немного заброшенная, пережила и лучшие времена: светлый паркетный пол, а в коридоре удобные встроенные шкафы-купе. В комнате стоит диван, низкий столик и два кресла. На одной стене — небольшой квадратный ковер пастельных тонов, на другой — портрет американского писателя Эрнеста Хемингуэя и несколько пейзажей. В углу стоит книжный шкаф, где на нескольких полках хранятся сборники стихов. У Эсфирь Борисовны плохое зрение. Во время нашего разговора она слегка наклонилась вперед, чтобы поймать мой взгляд. На низком столике она элегантно подала чай и несколько скромных угощений. В ходе нашего разговора Эсфирь несколько раз просила меня выключить магнитофон. В эти моменты она с глубоким чувством, артистично и уравновешенным голосом читала стихи. Во время разговора она вставляла фразы на идиш, немецком и румынском языках.


Детали интервью

Интервьируемое лицо: Эсфирь Денер
Интервьюер: Наталья Фомина
Дата интервью: Март 2004
Место: Кишинев, Молдова

Моё семейное происхождение

Моя бабушка по материнской линии Эсфирь Гутман, урожденная Молдавер, жила в городе Единцы на севере Бессарабии [1]. Моя бабушка умерла до моего рождения, и меня назвали в ее честь. Я знала своего дедушку Хаима Гутмана. Когда я была маленькой, я летом иногда проводила с ним несколько недель. Я не знаю, чем мой дед зарабатывал себе на жизнь. Скорее всего, он занимался какой-то торговлей. Я помню, что рядом с домом деда были огород и сад, помню, что он держал корову. Вероятно, один из его детей жил в то время с моим дедушкой. Не помню, когда он умер. Думаю, это случилось в начале 1930-х годов.

У дедушки и бабушки было пятеро детей. Смутно помню сестер моей матери Иту и Дору. У них не было образования, и они были домохозяйками. Из того, что мне рассказывала мама, я знаю, что ее брат Генрих закончил медицинский факультет Пражского университета и работал врачом, но не в Единцах. Второй брат, Зиця, был фармацевтом. Я вернулась в Молдову в 1965 году и стала наводить справки о своих родственниках. Все они погибли во время войны [Второй мировой войны].

Брат моей бабушки Эсфирь, Иосиф Молдавер, из Фалешт воспитывал мою маму, и я считала его своим дедом. Дед Иосиф и его жена Сара потеряли единственного сына. Он заболел скарлатиной в школе во время эпидемии 1895 года и умер. У Сары больше не могло быть детей, и поэтому дедушка Иосиф усыновил младшую дочь своей сестры Эсфирь, Пезю, мою будущую мать, которой тогда было три года. На самом деле, он привел ее в свой дом примерно на три недели в надежде, что маленькая девочка смягчит их боль от потери сына, а после этого она осталась с ними в Фалештах. Они ее просто обожали и очень заботились о ней. Они даже не отправили ее в школу, и она занималась дома с приходящими учителями. Когда настало время идти в гимназию, мама продолжила учебу дома и экстерном сдала все экзамены в Одесской русской гимназии. Она красиво пела, играла на пианино и прекрасно вышивала. В 18 лет мама вышла замуж.

Все, что я знаю о бабушке и дедушке по отцовской линии, — это то, что моего дедушку звали Шимон Денер, а бабушку — Сара. Я думаю, что они умерли до русской революции 1917 года [2], поскольку моя сестра Сара, родившаяся в 1918 году, была названа в честь моей бабушки по отцовской линии. Они были из Кишинева. Старший брат моего отца Яков Денер жил в особняке семьи Денеров в Кишиневе вместе с некоторыми другими родственниками. В особняке проживало 13 жильцов. У моего дяди Якова было четверо детей: дочери Этя, Мария и Виктория, а также сын Семен. Дядя Яков был намного старше моего отца, так как его младшая дочь Виктория была старше меня примерно на 20 лет. У моего отца также было две сестры, которые в начале 20 века переехали в Аргентину, а третья сестра жила в Кенигсберге в Германии, ныне Калининграде. Я ничего не знаю об их судьбе.

Мой отец родился в Кишиневе в 1884 году. Я никогда не спрашивала о его образовании, но было ясно, что он окончил гимназию. Он свободно говорил на русском, румынском и немецком языках. У него также было профессиональное образование, так как он работал в филиале Бессарабского банка в Фалештах. Он был там управляющим или главным бухгалтером. Он женился на моей матери, когда ей было 18 лет. Я не сомневаюсь, что их свадебная церемония проходила под хупой, потому что мой дедушка был очень религиозным. После свадьбы они поселились в доме деда Иосифа в Фалештах. Мой дед построил к своему дому пристройку с четырьмя комнатами, кухней и подсобными помещениями. На самом деле это был соседний дом. Кроме того, он дал приемной дочери красивое приданое: одежду, простыни, посуду и т. д. Я знаю, что на свадьбу приехали сестры моего отца из Аргентины и сестра из Кенигсберга, они привезли молодоженам красивые свадебные подарки — мебель и рояль.

Повернутися вгору

Взросление

Первый сын моих родителей, мой брат Юзеф, которого дома звали Юзиком, родился в 1913 году; пять лет спустя родилась моя сестра Сара. Я родилась в декабре 1925 года в Фалештах, где прожила почти 16 лет. Фалешты — небольшой городок примерно в 28 км от Бельц. Я думаю, что в то время там было около 2-3 тысяч жителей. В городе было несколько улиц и все дома были одноэтажными. Главная улица была вымощена брусчаткой. На главной улице было две синагоги. Та, куда ходили дедушка и родители, находилась через дорогу от нашего дома в самом центре города, а другая — подальше от центра. На главной улице были магазины, принадлежащие евреям: Пергаменту принадлежал обувной, а Березину – галантерейный магазин. Там было два больших продовольственных магазина — один принадлежал Исааку Бараку, где он работал с женой и конторщиком, а другой принадлежал Дорфману. Самый популярный портной Рожанский жил на главной улице, там же был и его магазин. Моя мать и сестра Сара заказывали одежду у Рожанского, а когда я повзрослела, то он стал обшивать и меня. По субботам магазины были закрыты.

Евреи в основном жили в центре. Было несколько молдавских семей, чьи дома были недалеко от церкви, рядом с мужской гимназией, но большинство из них проживало в пригородах. Окрестности Фалешт напоминают эти живописные молдавские села, утопающие в зелени. По четвергам и воскресеньям работал рынок, на котором молдавские крестьяне продавали овощи, продукты питания и птицу. На главной улице была таверна, где они могли пообедать и выпить по бокальчику вина после того, как продали все свои продукты. В трех километрах от города была железнодорожная станция. Обычно люди добирались туда на фаэтонах, запряженных лошадьми; в то время в Фалештах не было другого транспорта. Когда я была маленькой, мы несколько раз приезжали на эту станцию, чтобы сесть на поезд до Единец и навестить родственников моей мамы.

Наш дом находился в самом центре города между таверной и аптекой. Это был большой белый особняк с жестяной крышей. По обеим сторонам дома были разбиты цветные палисадники. У нас также была деревянная терраса. В нашей части дома было четыре комнаты. В гостиной стоял рояль и два мебельных гарнитура. Один был из черного дерева с зеленой плюшевой обивкой, а другой — из красного дерева с розовой обивкой из репса. Сестры моего отца из Аргентины подарили их моим родителям на свадьбу. Каждый гарнитур состоял из невысокого овального столика, двух кресел и двух диванов. На мраморном столе стоял граммофон с большой трубой, а на стене висело большое зеркало в бронзовой раме. Еще на стене висела скрипка. Мой брат был скрипачом. Рояль занимал треть гостиной, и оставалось не так уж много места. Столовая у нас была большая — 36 квадратных метров. Когда к нам приходили гости или когда мы отмечали еврейские праздники, мы раскладывали стол, за который могли сесть 24 человека. Если гостей было больше, приносили еще один стол. В спальне родителей был красивый спальный гарнитур и два больших шкафа.

У нас была небольшая детская комната с двумя кроватями для меня и для Сары, и с кушеткой для Юзефа. Еще в нашей комнате был шкаф и комод. Когда моему брату исполнилось 18 лет, он переехал в столовую. Брат был на 12 лет старше меня. Он уехал из дома, чтобы учиться в гимназии в Бельцах, а затем он учился в консерватории в Бухаресте. Потом Сара пошла в еврейскую гимназию в Бельцах, и они приезжали домой только на праздники или на каникулы, поэтому детская комната была в моем полном распоряжении.
Моя мать хозяйничала по дому, и у нее была горничная, которая ей помогала. Нашими горничными были девушки или женщины из близлежащих сел. Небольшие вещи мама стирала сама, а раз в три месяца к ней приходила женщина, чтобы стирать постельное белье. Готовила мама сама, так как она строго соблюдала кашрут. Она покупала молочные продукты и птицу на рынке, а также делала покупки в магазинах. Конечно, она покупала живых цыплят и относила их к шойхету, чтобы он убивал их по правилам кашрута. Мы никогда не смешивали молочные и мясные продукты, у нас была отдельная посуда для мясных и отдельная посуда для молочных продуктов. Мама составляла меню на каждый день, чтобы в один день у нас были молочные продукты — например, суп на молоке или блины с творогом, а в другой — мясные блюда: мясо с черносливом и куриный суп с фарфелахом. Мама ходила в синагогу на все еврейские праздники.

Отец был среднего роста, очень величавый, с вздернутыми вверх усами и носил пенсне в золотой оправе. Он работал на главной улице в отделении Бессарабского банка недалеко от нашего дома. Он также управлял двумя крупными зернохранилищами на железнодорожном вокзале. Это зерно закупали в окрестных селах и отправляли с вокзала в товарных вагонах. Отец, вероятно, получил эти склады в наследство от моего деда Иосифа, который к тому времени уже не занимался бизнесом. Помню, как люди называли моего отца «банкиром» за то, что он руководил фондом взаимопомощи еврейской общины. Отец был уважаемым человеком в городе.

Отец был членом Еврейского третейского суда [бейт-дина], где евреи рассматривали свои споры и проблемы. Они обращались к моему отцу, и каждая сторона посылала своего представителя. Я уже знала, что, когда к отцу приходили новые люди и он приглашал их в гостиную, при этом бросая на меня строгий взгляд, это означало, что я должна уйти в свою комнату. В 1990-х годах я прочла статью еврейского историка из Кишинева, что в начале 1930-х годов мой отец занимался политикой. Он был одним из основателей, а затем и руководителей Румынской еврейской партии. В 1933 году у этой партии был список для участия в парламентских выборах. Отец был третьим в этом списке, и ему не хватило всего нескольких голосов, чтобы стать депутатом румынского парламента. Отец был светским человеком, но по еврейским праздникам ходил в синагогу.

Самым дорогим для меня человеком был дедушка Иосиф Молдавер. Он был очень умный. За свою долгую жизнь я не встречала такого мудрого человека, именно — мудрого. Поскольку я была самой младшей в семье, мне казалось, что меня немного игнорируют — по крайней мере, многое мне было запрещено, при этом старшим брату и сестре разрешалось все. И я несла свою «мировую скорбь» дедушке Иосифу. Он сажал меня на колени и долго беседовал со мной на идиш, как если бы я была взрослой. Мой дед был высоким, широкоплечим мужчиной с окладистой белой бородой. Он всегда носил длинный черный китель, белую рубашку, узкий черный галстук и ермолку. Каждый день он надевал таллит и тфилин и молился. Каждый день он ходил в синагогу. Что касается бабушки Сары, то я ее почти не помню: она была очень милая и тихая женщина, всегда была одета в темную одежду.

Помню один случай. В Фалештах были две румынские начальные школы: для мальчиков и для девочек. Там я начала изучать румынский язык. В нашей семье родители говорили на идиш и русском, но я знала идиш только в детстве. Когда я была в 1-м классе, у нас был утренник, посвященный началу учебного года, на котором школьницы танцевали, пели и читали стихи в молдавских народных костюмах. Я должна была прочитать басню Антона Панна [румынский поэт и этнограф, певец и автор музыкальных учебников] на румынском языке.

Мама сшила мне роскошный костюм, лучший во всей школе. В тот момент, когда я вошла в здание школы, моя учительница схватила меня и Аннушку, дочь местного богача, и буквально затащила в пустой класс, где она приказала: «Раздевайся!», сорвав с меня пояс, блузку, юбку и жилетку. Она отдала их Аннушке, чтобы она надела их, вывела ее на сцену, где она должна была петь. Я стояла там в нижнем белье и не понимала, что происходит. Когда Аннушка вернулась, учительница кое-как помогла мне одеться, потому что мне было пора было выходить на сцену. В тот момент, когда я вышла на сцену, ленточки развязались, и я поняла, что выгляжу нелепо. Я была так смущена, что забыла слова, заплакала и убежала со сцены. Когда я вернулась домой, мама уже знала, что случилось. Кто-то, должно быть, ей рассказал. Она была в ярости, но в нашей семье было правило не говорить ничего плохого о других людях, поэтому, когда я пожаловалась ей, она только сказала: «Все в порядке, в следующий раз будет лучше». Мне стало еще больнее, и я пошла к деду за сочувствием.

Дедушка посадил меня к себе на колени и сказал: «Не сердись на учителя. Она хотела, чтобы Аннушка хорошо выглядела, а твой костюм был лучше, чем ее. Давай я тебя кое-чему научу о жизни, но ты должна дать мне слово, что ни мама, ни папа, ни бабушка, ни твоя лучшая подружка никогда не узнают, о чем мы сейчас говорим». Я твердо поклялась, и дедушка сказал: «Отныне ты будешь в курсе всего, что происходит в школе, ты будешь знать все, чему учит тебя учитель. Ты знаешь «Tatal Nostru»? [«Отче наш» на румынском языке]. Я сказала: «А кто не знает? Каждое утро наши уроки в школе начинаются с «Отче наш». Он спросил: «Если бы я разбудил тебя посреди ночи и сказал бы: «Фира [уменьшительно от Эсфирь], прочти «Отче наш»- ты смогла бы?» «Конечно», — ответила я. И он сказал: «Тогда, если бы ты знала эту басню так же хорошо, как «Отче наш», ты бы ее так прекрасно прочла, несмотря ни на какие проблемы с ленточками, что никто бы никогда и не заметил, что с ленточками что-то не так. Ты должна все знать на «10». У нас была 10-балльная система в школе. И в заключение он сказал: «В конце этого учебного года я приду в вашу школу и посмотрим, у кого на голове будет лавровый венок». Лучшим ученицам школы вручали лавровые венки.

Конечно же, в конце года у меня на голове был лавровый венок. Тогда же издавался журнал «Dimineata copiilor» [«Детское утро» на румынском языке]. С 1 июня по 1 сентября в этом журнале добавлялись четыре листа с фотографиями детей из всех начальных школ Румынии, получивших награды, и под фотографиями указывалось имя, фамилия, названия школы и города. Конечно же, мое имя было в этом журнале каждый год. Когда я впервые получила свою награду, дедушка снова серьезно поговорил со мной: «Ты получила свою награду. А теперь послушай меня. Ты помнишь пожар напротив того места, где мы живем? Люди потеряли свой дом. У кого-то украли кошелек, а кого-то ограбили на улице. В жизни может случиться всякое, но то, что ты положишь сюда, — и он указал на мою голову — останется с тобой на всю оставшуюся жизнь. Никто никогда не отнимет этого у тебя, ни при каких обстоятельствах». Однако любовь делает людей немного смешными. Когда я закончила 2-й класс, под моей фотографией написали «Елена Денер», а не «Эсфирь», и дедушка был так расстроен, как ребенок. «Как они могли?» — прошипел он и потребовал, чтобы отец написал гневное письмо в редакцию с требованием опровержения, но отец просто сказал: «Все в порядке. Когда Фира получит свою награду в следующем году, я напишу им заранее, чтобы они больше не повторили эту ошибку».

Дедушка воспитывал меня ненавязчиво и постепенно. Помню, когда мама с папой подарили мне деньги [Ханука гельт] на Хануку — мой любимый праздник, я пошла поделиться этой радостью с дедом. По моему виду дедушка понял, что я получила целый капитал, посадил меня на колени и спросил, что я собираюсь купить на деньги, которые мне подарили родители. Я сказала ему, что собираюсь купить конфеты и сладости в кондитерском магазине через дорогу от нашего дома. Дедушка спросил: «А ты знаешь, что есть дети, у которых нет ни бабушки, ни дедушки, ни даже мамы и папы?» Я сказала, что знаю, а он продолжил: «Кто эти дети? Сироты. Мы с бабушкой тоже дадим тебе немного денег. Что ты собираешься купить на них?» И я опять пристально посмотрела на него, не понимая к чему он ведет, и сказала: «Всякие шоколадки…» И он сказал: «Скажи мне, тебе понравится их есть, зная, что есть дети, у которых вообще ничего нет?» На что я ответила: «Нет, дедушка, не давай мне денег, отдайте их этим детям». Но он ответил: «Нет, ты моя внучка, и я должен отдать их тебе, но вот коробка, и ты можешь положить в нее немного денег для этих сирот, чтобы они могли купить сладостей. Тогда ты будешь есть свои конфетки, шоколадки и пирожные с чистой совестью». И после этого до конца Хануки, когда мои родители зажигали еще одну свечу, я все время думала о том, что у сирот тоже есть сладости. У меня есть старинная ханукия, которую мне недавно подарили. Она напоминает мне о моем счастливом детстве и о моем любимом дедушке. Теперь я зажигаю свечи на каждую Хануку.

Мы дома отмечали все еврейские праздники и Шаббат. Каждую пятницу мама зажигала две свечи в серебряных подсвечниках. Когда я была в первом классе, кто-то сказал мне, что субботние свечи не обжигают пальцы, если провести рукой над свечкой. Ну и как вы думаете, могла ли я удержаться, чтобы не проверить? И вот, я пришла домой, дождалась, пока мама зажжет свечи, пошла на кухню, чтобы провести пальцами над свечой. Дедушка поймал меня за этим занятием, он стоял в дверном проеме и смотрел на меня в недоумении. Я бросилась к нему и воскликнула: «Дедушка, я виновата, накажи меня! Я знаю, что не должна этого делать, я не знала, что ты смотришь! Накажи меня!» Знаете, я уже пожилой человек, но я до сих пор помню, что сказал дедушка: «Не бойся того, что увижу я, бойся, что увидит Он».

На Шаббат к нам обычно приходили бабушка с дедушкой. Они тоже отмечали с нами все еврейские праздники. Перед Песахом мама и наши горничные проводили генеральную уборку дома. Они чистили ковры, меняли простыни и натирали до блеска мебель. Дед следил за тем, чтобы были соблюдены все правила. Помню, он повел нас, детей, на берег реки, где мы вывернули карманы наизнанку, чтобы вытряхнуть все крошки. Дед объяснил нам, что мы стряхиваем с себя все грехи. Моя мама доставала из серванта специальную праздничную посуду и убирала нашу повседневную посуду. Помню эту нарядную посуду — блюда с розовой окантовкой. Вечером мы садились за празднично накрытый стол. Помню горящие свечи и блеск серебряных столовых приборов. Мы были одеты нарядно и торжественно. Я уже не помню все подробности, но я все еще помню то особое чувство, которое я испытывала во время пасхального седера. Это была моя семья, мой дом, и все мы были евреями. Мой отец проводил седер. Юзеф задавал ему четыре пасхальных вопроса — фир кашес] [на идиш]. Помню, как мы убирали кусок мацы [афикоман], и тот, кто его находил, получал подарок. Мы сидели за столом допоздна, а так как я привыкла ложиться спать ровно в девять часов, я вспоминаю последние часы седера, как будто во сне. Мацу мы ели еще целую неделю. Мама готовила мацу, пудинги из мацы и латкесы из мацы. Мне нравился куриный суп с мацой.
Я помню Симхат-Тору: я была маленькой, на мне было красное бархатное платье с белым воротником, и я шла с мамой в синагогу. У меня был флажок, на котором было нарисовано полое яблоко с маленькой свечкой внутри. Я гордо вышагивала с высоко поднятым носом. В синагоге мы целовали Тору. Затем был Суккот и мы делали во дворе шалаш. Шалаш делали из заранее приготовленных реек, которые мы потом хранили дома. И всю неделю мы ели в этом шалаше.

Самым веселыми праздником был Пурим. Когда приезжали брат и сестра, которая тоже училась в консерватории, было еще веселее. У нас дома собирались молодые люди, сестра играла на пианино, а брат на скрипке. Мы пели и очень весело проводили время. Им нравилось, когда я им пела. Теперь я понимаю, что выглядело это забавно — маленькая девочка поет песни о любви и танго на румынском языке. Однако я не занималась музыкой, как мои старшие брат и сестра. Отец помогал им, пока они учились, но был не очень доволен тем, что мои сестра и брат учились в консерватории. Он хотел, чтобы они получили юридическое образование. В то время музыка была для души; музыкант не мог содержать семью, и мой отец говорил Юзефу: «Ты Паганини или Моцарт, в чем дело?» Отец не разрешал мне садиться за пианино. Он сказал: «Если я тебя увижу за пианино, я разрублю его на куски. Как только ты положишь на стол диплом врача или адвоката, наши собственные музыканты научат тебя музыке».

У нас в столовой было три книжных шкафа — мы все очень любили читать. Сестра никогда не засыпала, пока не прочтет 20-30 страниц. Затем она говорила: «Спокойной ночи», выключала свет и ложилась спать. Если это был исторический или приключенческий роман, она оставляла книгу на прикроватной тумбочке, но когда она клала книгу под подушку, я понимала, что это любовный роман. Запретный плод всегда сладок, и я тайком подглядывала, кто автор и как называются книги, а когда моя сестра уезжала в Бухарест, я искала эти книги на румынском языке. Если у нас дома их не было, я ходила в частную библиотеку и просила книгу, делая вид, что она для моей матери. И вот, когда мне было лет 12-13, я прочла «Яму» Куприна [3] и «Воскресение» Толстого [4] в румынском переводе. Была одна замечательная книга итальянского автора под названием «Кокаин», которая, можно сказать, спасла мне жизнь. Наверное, это был какой-то бульварный роман, но автор так ярко изобразил страдания кокаинщиков — наркоманов, у которых не было денег на покупку наркотиков, что это вселило в меня страх и отвращение к наркотикам на всю оставшуюся жизнь. Все книги я читала на румынском языке. В 1937 году русский язык был запрещен в Румынии из-за прекращения дипломатических отношений между Россией [Советским Союзом] и Румынией. Я полюбила поэзию, и одним из моих любимых румынских авторов был Михай Эминеску [5].

После прихода Гитлера к власти начало расти фашистское движение в Европе. В Румынии это были кузисты [6]. В 1936 году в Кишиневе проводились судебные слушания Антифашистского комитета. Этот комитет возглавлял Петру Константинеску-Яш. Он был румынским коммунистом, а остальные члены были евреями — их было около семи человек. Это было довольно резонансное дело, в нем участвовали адвокаты из Франции и Англии. Дочь моего дяди Якова, Этя Денер, находилась под судом. Она была приговорена румынским военным трибуналом. Несколько лет ее держали в главной политической тюрьме Дофтан в Бухаресте. У нее не было семьи. Ее жених бросил ее, сказав: «Мне нужны жена и мать моих детей, а не политический активист. Я хочу семью». Брат Эти Семен тоже был членом этого комитета, но ему удалось бежать во Францию со своей невестой Соней. Семен был инженером-химиком. Работал на военном заводе. Когда немцы оккупировали Францию, они арестовали его, и он погиб. А его жена Соня и их маленький сын выжили. После войны Коммунистическая партия Франции финансировала образование его сына. Дочь дяди Якова Мария вышла замуж и переехала в Палестину в 1935 году. Я ничего не знаю о ее жизни. Дядя Яков остался с дочерью Викторией. Она закончила медицинский факультет Пражского университета и вышла замуж за Исраэля Гринберга. Виктория работала кардиологом.

В 1937 году я училась во 2 классе гимназии. В Фалештах была только четырехлетняя гимназия для мальчиков и девочек. У меня был друг по имени Кольман Акерман. Он учился в 3 классе. Кольман жил с матерью и сестрой Люсей. Отец их уже к тому времени умер. Кольман хотел учиться со мной и очень постарался не сдать два экзамена, а затем прогулял следующие три экзамена. Ему пришлось остаться в 3-м классе на второй год. Когда я спросила его, почему он хочет остаться на второй год, он ответил: «А как еще я мог бы ходить к тебе в гости? А теперь мы одноклассники». Он приходил ко мне каждый день и всегда старался меня удивить. Однажды он принес фотоаппарат, который ему подарил его дядя из Ясс. Он сфотографировал меня на улице, а затем показал мне, куда смотреть и какую кнопку нажимать, и я сфотографировала его. Когда он принес фотографии, я положила одну фотографию в блокнот, а блокнот — в карман школьной формы и показала другим девочкам, сказав: «Я сама сфотографировала!»
Папа мой был очень строгим и требовал, чтобы я вела себя безупречно. Помню, однажды наш учитель зоологии сказал, что после того, как мы пообедаем дома, мы поедем за город ловить насекомых для школьного инсектариума. Я была очень худенькой и очень мало ела, и мама решила воспользоваться тем, что я тороплюсь, и накормила меня до отвала. Одноклассники ждали меня возле дома. Кольман свистнул, засунув два пальца в рот. Я подбежала к окну и крикнула: «Я иду!» В этот момент в столовой появился отец и спросил: «Это тебя?» Я ответил: «Да, я уже ухожу». Он дал мне пощёчину — это был единственный раз в жизни — и сказал: «Помни, девушку из дома Бориса Денера никогда не будут вызывать свистом!» Моя мать фыркнула на него: «Что с тобой случилось? Это не её вина». Но он оставался строг: «Я не знаю, чья это вина. Ты должна помнить, что она выйдет замуж, люди же помнят плохое, а не хорошее». Помню, что мама сказала: «Ей еще нет 13, а ты говоришь о замужестве». «Время летит», — ответил он. На самом деле физических наказаний у нас в доме не было, и позже отец долгое время чувствовал себя виноватым, а я уж как могла пользовалась этим.

Кольману было 14, а мне 13, когда из Ясс приехал погостить его 18-летний двоюродный брат. Они пришли ко мне в гости. Он сидел на диване в столовой и надменно смотрел на нас, считая нас маленькими провинциальными козявками. Потом он предложил сыграть в «американские ставки». Мы понятия не имели, что это такое, и он объяснил: «Если я задам вам вопрос, и вы будете знать ответ, то вы можете попросить у меня все, что у меня есть, и я вам это отдам». Но если вы не будете знать ответа, то вы сделаете все, что я вам скажу». Потом он повернулся ко мне: «Конечно же, первой будет девочка». Я легко согласилась: что он такое может попросить меня сделать, если я не буду знать ответа — может быть, прочесть стихотворение или спеть песню. Он задал мне вопрос про боксера, о котором я не имела ни малейшего представления. Затем он сказал: «Вот что мы получим», наклонился и поцеловал меня в щеку. Я опешила и подскочила. Хуже всего было то, что мой кавалер Кольман в этот момент расплакался. Так я узнала, каково оно мужское коварство. Кольман сказал: «Я расскажу твоей матери». Его кузен рассмеялся, пренебрежительно сказал: «Какой детский сад!» и ушел. Я сказала Кольману уйти: «Уходи и никогда не возвращайся ко мне». Я проплакала, наверное, целый день.

Когда Сара приезжала домой, она приглашала своих друзей, и они обсуждали своих поклонников и фильмы о любви. Тогда было популярно собирать фотографии актеров и актрис: Грета Гарбо, Моррис Шевалье, Марлен Дитрих… Я слушала, как они болтают, и мечтала о своем первом поцелуе. Это должно было случиться вечером, в саду, при пении соловья и при луне. Он признается мне в своей вечной любви и будет умолять поцеловать меня. А потом я позволю ему поцеловать меня в щеку — и это будет мой первый поцелуй. Но внезапно меня поцеловал мальчик, которого я вообще не знала. Кроме всего прочего, я потеряла все: скамейку, луну, соловьев и кавалера, говорящего мне о своей любви. Но виновата во всем этом была я сама.

Примерно девять лет спустя я встретила маму Кольмана в Черновцах. Она рассказала мне, что Кольман погиб под Смоленском в 1942 году. Она сказала: «Говорят, у тебя есть фотография Кольмана?» Я показал ей ту фотографию, и она захотела копию. Я дала ей фотографию и сказала, что на ней было дыхание и пальцы ее сына, и что он сделал эту фотографию сам. Она начала плакать: «Мне очень жаль, что ты не стала моей невесткой».

В 1939 году умер мой любимый дедушка Иосиф. По иудейской традиции его тело завернули в тахрихим, который закрывал его лицо, и положили тело на пол в доме. Затем тело перевезли в синагогу, а оттуда на еврейское кладбище, где была похоронена моя бабушка Сара, скончавшаяся незадолго до этого. Не помню, была ли у родственников разорвана одежда по краям, но я хорошо помню, что мы семь дней сидели шиву.

Повернутися вгору

Во время войны

Год спустя, 28 июня 1940 года, в Бессарабию пришла Советская власть. Мой брат Юзеф и сестра Сара остались за границей в Румынии, и мы ничего о них не знали. В августе новые власти забрали наш дом, и мы его потеряли. Они посчитали, что дом слишком большой для семьи из трех человек. Мы сняли комнату и кухню у двух сестер-молдаванок в их доме на окраине Фалешт. Я пошла в 8-й класс русской школы. Я совсем не знала русского языка и должна была много учиться, поэтому родители предоставили мне комнату посветлее, а сами остались на кухне. Когда мои одноклассники стали вступать в комсомол [7], я тоже подала заявление на вступление, но я узнала, что я «социально враждебный элемент», а мой отец — «буржуй». Когда я рассказала об этом маме, она хотела пойти в школу, чтобы поговорить об этом, но отец остановил ее. Он уже все понял о Советской власти.

В 1941 году, в ночь с 13 на 14 июня, к нам домой пришли два офицера в форме НКВД [8] и два понятых. Они разбудили нас, обыскали наше жилье и сказали: «У вас есть 20 минут, чтобы собраться и покинуть место!» Нас отвезли на вокзал. Там был поезд и большинство более состоятельных семей Фалешт, в основном это были евреи, но были и молдаване. Так получилось, что поезд стоял в тупике 24 часа. К нам пришел Петр, мальчик-молдаванин, который осиротел и которому мой отец помогал изучать бухгалтерское дело. Утром, когда стало известно, что нас депортируют, бабушка Петра приготовила курицу и отправила внука отнести ее нам. Отец отдал Петру ключ и отправил его собрать какие-нибудь вещи. Петр взял скатерть и положил туда все, что ему попадалось под руки. Когда мы прибыли в пункт назначения, женщины шутили: «Мы не умрем в Сибири от жары: у мадам Денер есть два веера». Петр положил два веера из страусовых перьев и мамино бальное платье, расшитое бисером. Мама продала их театру им. Пушкина из Ленинграда, который находился в эвакуации в Томске.
Перед тем, как мы приехали в Тирасполь, они составили списки всех мужчин, глав семей, а в ночь на 15 июня зачитали список, и мужчины выходили из поезда. Больше мы отца никогда не видели. Как стало известно позже, всех мужчин отправили в лагерь в Ивдельском районе Свердловской области. Наш поезд поехал дальше, и по дороге мы узнали, что 22 июня Германия напала на СССР и что началась война [Великая Отечественная война] [9]. Приехали в село Могочино Молчановского района Томской области в Сибири. Там нам объявили, что нас приговорили к 25 годам ссылки. Могочино находилось в сибирской тайге, на берегу реки Обь, ширина которой в этом месте превышала километр. Единственный путь в Новосибирск или Томск лежал по этой реке. Нас разместили в домах других ссыльных из Украины и России, депортированных в 1930-е годы во время коллективизации [10]. У них были большие семьи, и мы могли жить в комнате только с хозяевами дома. Мы с мамой переходили из одного дома в другой, пока нам не повезло. А произошло вот что. По приказу товарища Сталина, если член семьи ссыльного погибал на фронте, его семья освобождалась из ссылки. Наша квартирная хозяйка Катя приехала в ссылку в подростковом возрасте. Ее молодой муж погиб на фронте, и Катю с маленьким сыном отпустили. Несмотря на то, что она потеряла мужа, она была счастлива, что ее отпускают, и оставила свою квартиру нам: там была комнатка с русской печью [11] и сарай во дворе. За это мама подарила ей золотое кольцо.

Сначала мы работали в колхозе [12] в Могочине, но потом нас отправили работать на лесопильный завод. Женщины таскали кирпичи для строительства магазина, а девушки работали грузчиками, загружая доски на баржу. Нас выстраивали по росту: одна девушка должна была положить подушку на левое плечо, другая — на правое, на нас наваливали четырехметровые доски на высоту вытянутой вверх руки, и мы несли их по трапу на баржу. Каждые два часа наш начальник объявлял: «Перекур!» и мы могли сесть на десять минут, а затем возвращались к работе. Мы работали по 12 часов в сутки. Это была такая тяжелая, но, наверное, столь же необходимая работа, что мы получали 800 граммов хлеба в день, что составляло норму взрослого рабочего. Хлеб был единственной едой, которую мы получали. Мы меняли одежду на картошку. Хлеб и картофель были нашей основной пищей. Обычно нас отпускали домой на обед. Однажды, возвращаясь на работу после обеденного перерыва, на пропускном пункте я услышала по радио «Вечернюю серенаду» Шуберта и остановилась там. Я любила классическую музыку, а моя сестра Сара часто пела «Вечернюю серенаду». Обеденный перерыв почти закончился. Охранница, высокая толстая женщина, выбежала на улицу и потащила меня на работу. «Слушай здесь», — сказала она. 21 минута опоздания на работу в то время означала один год тюрьмы.

Мне было 16, и я должна была учиться в 9 классе, но нас не пускали в школу, они решили, что нас привезли туда не для того, чтобы мы учились. Наши мальчики и девочки — Феня Зильберман, Рая Березина и Миша Бугаев — назначили меня своим делегатом к коменданту, потому что я, хоть и плохо говорила по-русски, но была самой умненькой. Мы пришли к коменданту, и я решила воспользоваться его же оружием: «Что мы сделали не так, что они не позволяют нам следовать завету Ильича [Ленина]: учиться, учиться, учиться? Они не разрешают нам ходить в школу». Он не знал, что сказать, и повел нас к директору лесопилки. Он оставил нас в приемной, откуда мы могли слышать их разговор. Директор кричал: «Этих детей буржуев привезли сюда не для того, чтобы они учились. Идет война, и они здесь, чтобы ковать победу». Комендант ответил: «Ваша дочь ходит в школу? Сын вашего главного инженера ходит в школу? А эти дети буржуев должны ковать победу за них, за комсомольцев? Они пойдут в школу сегодня же!» Он вышел из кабинета директора и сказал: «Идите в школу сейчас же, но у вас должны быть только отличные оценки — я прослежу!» Фамилия его была Мухамадияров, он был татарином. Конечно, кто-то донес на него, и вскоре он уехал куда-то, мы не знали куда.

Паспортов у нас не было, а была бумажка с именем, отчеством, годом рождения и национальностью. Каждые десять дней наши мамы ходили в комендатуру расписываться за нас, так как мы были несовершеннолетними, что мы находимся там. В ноябре 1941 года нас с мамой вызвали в кабинет. Нам сказали, что 1 ноября 1941 года отец умер. Я стояла рядом с матерью и сказала на идиш: «Данк дем Гот» [Слава Богу]. Офицер насторожился: «Что она сказала?» Моя мать окаменела; она только покачала головой. «Нет, что она сказала? Что она сказала?», — настаивал офицер. Он подумал, что это могло быть что-то об «отце народа» [Сталине]. «Ничего, она сказала слава Богу», — ответила мама. «Но разве она не его дочь?» — удивился офицер. Мама сказала: «Да, она его родная дочь». Он повернулся ко мне и спросил: «Почему ты так сказала?» Я ответила: «Потому что он больше не страдает». Он злобно посмотрел на меня и сказал: «Ну ты и гадюка!»

После окончания школы я сделала копию аттестата и отправила его в мединституты Томска и Новосибирска — отец хотел, чтобы я стала врачом. Я получила пригласительные письма из обоих институтов. Я пошла к коменданту, а он разорвал эти письма на мелкие кусочки, выбросил их в мусорное ведро и сказал: «Никакой учебы! Через три дня поедешь на лесопилку!» И в один из этих трех дней я сбежала. Тот сентябрь в Сибири оказался теплым, что было редкостью. Пришлось плыть по Оби до Новосибирска. Сесть на корабль, идущий на юг, было невозможно — их тщательно осматривали. Я села на корабль, плывущтй на север, а на следующей остановке я пересела на корабль, плывущий на юг. Моя мама благословила меня и подарила золотой кулон в дорогу. Внутри были швейцарские часы. Мама хотела, чтобы я продала его, чтобы купить теплую одежду в Новосибирске. Однако мне не повезло. На лодке был обыск, и молодой офицер НКВД меня взял под стражу. Он увидел, что у меня нет багажа и что мой единственный документ — это школьный аттестат. Он знал, кто я. «Через два часа я отведу тебя к коменданту», — сказал он. Я посмотрела на часы: сколько часов жизни у меня осталось. Я решила броситься в реку — комендант оставит меня гнить заживо. Офицер увидел часы, и они ему понравились. Я сняла их положила цепочку и кулон в его руку. И он отпустил меня. Я вышла в Новосибирске в легком платье, в летних туфлях, не имея ни денег, а самое главное, без паспорта.

На вокзале я увидела объявление о курсах медсестер для фронта. И пошла туда. Я сказала, что я в эвакуации. Женщина, майор медицинской службы, предложила мне переночевать в ее квартире. У ее дочери был день рождения. На столе стоял вареный картофель, капуста, свиное сало и спирт. Я была смертельно голодна и поела, но тут мне внезапно стало плохо. Хозяйка дома не поняла, в чем дело, и я объяснила, что мы, евреи, не едим свиное сало. Она сказала: «Ну вы, евреи, такие фанатики». Я пробыла у них несколько дней, и они хорошо ко мне относились. А в это время Новосибирский промышленный институт объявил дополнительный прием, и меня приняли, даже не спросив паспорт. Они поселили меня в общежитии.
Через несколько дней я увидела в магазине мужчину и женщину, разговаривавших на идиш. Я подбежала к ним и спросила: «Вы евреи?» Мужчина был режиссером Минского еврейского театра, который был эвакуирован в Новосибирск. Я рассказала им о себе. Этот человек, его звали Борис, помог мне. Его дочь Эльвира была на три года младше меня. Он сделал копию ее свидетельства о рождении, и артист театра, тоже еврей, подделал это свидетельство, указав мое имя и мои данные. Потом в нотариальной конторе они сделали копию с этой копии. В то время люди часто теряли документы при эвакуации, и нотариальные конторы делали для них копии. Я представила фальшивую копию в милицию, чтобы получить паспорт. Они сказали мне вернуться через два часа, и я пошла в ближайший кинотеатр. Там шел популярный советский фильм: «В шесть часов вечера после войны». Я сидела с закрытыми глазами и плакала: через два часа меня либо посадят в тюрьму, либо дадут паспорт. Когда я вернулась в милицию, мне выдали паспорт. Вы представляете, чем рисковал этот человек: его могли осудить на десять и более лет, и у него были жена и двое детей! Через Бориса я начала переписываться с мамой. В 1946 году я получила ее последнее письмо. Позже Борис узнал, что она умерла.

Повернутися вгору

После войны

В техникуме я подружилась с Диной Варшавской, тоже еврейкой. Она эвакуировалась из Беларуси вместе с матерью и братьями-близнецами. Немцы разбомбили поезд по дороге. Мать и братья Дины погибли. Мы жили в общежитии, у нас не было ни одежды, ни обуви. Местные девушки жили дома и у них была хоть какая-то одежда. Потом я узнала, что в этом общежитии есть вакансии уборщицы и кастелянши. Мы с Диной пошли поговорить с директором общежития и устроились на работу. Мы получали небольшую зарплату и продовольственные карточки. Мы продавали часть еды на рынке, чтобы купить одежду. Студенты могли обедать в столовой, и мы там тоже подрабатывали — убирали столы, а за это нам давали тарелку супа или каши. Во время войны лучшая работа была там, где была еда. Мы были молоды, и Дина то и дело говорила: «Послушай, мы ни с кем не встречаемся!», а я утешала ее: «Дина, мы молоды. Наши кавалеры подождут». Я не знала, как коротка молодость.
Я была на последнем курсе, когда меня вызвали в коридор. «Денер, твой брат приехал», — объявили они. Я вышла из класса и сразу все поняла — меня ждал военный. Он просто сказал: «Поехали». Мы поехали на квартиру. Там за столом сидел мужчина. Они стали угрожать мне арестом, но затем сменили гнев на милость и предложили тайно на них работать. Каждую пятницу я должна была представлять отчеты о разговорах и настроениях в институте. Под угрозой ареста я подписала то, что мне дали подписать, и оттуда пошла к Борису. ‘Что мне теперь делать?» Борис знал о советских порядках и правилах в НКВД. Он успокоил меня. Он сказал, что я должна притвориться, что я старательно выполняю задание органов. Он спросил: «В вашем институте наверняка есть мальчики и девочки, которые не только целуются, но и состоят интимных отношениях?» Я вспомнила, что Лене и Леше еще не было 18 лет, но они жили вместе — до 18 лет нельзя было жениться. «Это сработает, это «аморально» для советской власти, и ты напишешь об этом». Борис знал, что этим ребятам это никак не повредит. «В пятницу ты отнесешь им этот отчет и попросишь двухмесячный отпуск для написания диплома. Как только ты получишь диплом, ты должна будешь уехать из Новосибирска до наступления утра следующего дня». Мне дали отпуск, и после получения диплома я исчезла.
Сначала я нашла приют у Раи Березиной. Она была моей подругой из Фалешт и была сослана вместе с родителями. Она училась в Новосибирском медицинском институте. Как ей это удалось? Ее дядя Мотл Березин узнал, что его брат с семьей отправлены в ссылку. У Мотля были деньги. Он поехал на Урал и заплатил выкуп за своего брата. Его охранники сделали вид, что он сбежал. Каким-то образом, вероятно, также благодаря деньгам, Мотлю удалось спасти Раю, ее мать и брата. Он купил Рае паспорт за 3000 рублей в Новосибирске, и Рая могла пойти учиться в медицинский институт. Я прожила у Раи две недели, пока она сдавала летнюю сессию. Потом мы поехали в Черновцы, где ее родители уже сняли квартиру. Какое-то время я жила с ними, и они были добры ко мне.

Отец Раи и ее брат Айзик работали, Рая продолжила обучение в Черновицком медицинском институте, а я искала работу. Рая познакомила меня со своим другом Шурой Либерманом из Харькова. После 10 класса он пошел на фронт, а после войны поступил в медицинский институт. Через три недели Шура написал мне письмо, в котором сказал, что любит меня и хочет на мне жениться, но я для себя решила, что не буду портить ему жизнь. Он был очень хорошим человеком, он был на фронте и так много страдал. А я сбежала из ссылки и в любой момент могла быть арестована. Однажды у меня была встреча в Черновцах, которую я очень не люблю вспоминать, но, поскольку она повлияла на мою дальнейшую жизнь, я должна вам об этом рассказать. Один из евреев-знакомых моего отца из Фалешт, который часто бывал в нашем доме, наткнулся на меня в Черновцах и предложил мне квартиру и еду при условии, что время от времени он будет меня навещать. Я была оскорблена до глубины души. Он также объяснил мне, что я была обузой для семьи Березиных и что у них могут быть проблемы из-за меня.

Я ушла от Березиных и устроилась нормировщицей на восстановительных работах на трикотажной фабрике, разрушенной немецкими бомбежками. Мой начальник Ростислав Ипполитович Менчинский, поляк, был замечательным человеком. Он помог мне снять в общежитии комнатку с дровяной печью. На восстановлении фабрики работали 90 венгерских и 200 немецких военнопленных. Они работали на одной строительной площадке, но в разных бригадах. Они не общались друг с другом. По утрам бригадир выдавал задания, и я записывала объемы работ для каждого. К концу дня мы с мастером проверяли, что было выполнено за рабочий день, и подсчитывали, кто сколько заработал. На эту сумму мы выдавали им хлеб. Я ненавидела немцев, но мои хорошие манеры не позволяли мне не здороваться с ними утром; мой отец перевернулся бы в могиле. Поэтому утром я приходила на стройку, говоря: «Добрый день сегодня», просто заявляя, что день хороший. Я говорила с суперинтендантом по-русски, но он отвечал мне по-немецки, зная, что я говорю по-немецки. Однажды он спросил меня: «Фройляйн Фира, как вы думаете, Бог есть?» На что я ответила: «Когда я узнала, что вы делали с евреями в Европе, я сказала себе, что Бога нет. Но когда вы, фашисты, получаете хлеб из моих еврейских рук, столько, сколько я скажу вам дать, я говорю: Бог есть!»

С венграми у меня были другие, более теплые отношения. Их суперинтендант был очень умным человеком, бывшим редактором одной из главных газет Бухареста. Мой суперинтендант говорил моему начальнику Менчинскому, что «Фира флиртует со всеми венграми». Один из них, молодой человек примерно 18 лет, которого звали Дьюла, был моим переводчиком. Он немного говорил по-русски. Меня звали Эштике, уменьшительно от Эстер. Я научилась говорить «доброе утро» по-венгерски: jo reggelt, и добрый день: jo napot. По утрам я здоровалась ними по-венгерски, и для каждого из них у меня всегда была улыбка или доброе слово. У ворот стояли женщины, торговавшие молоком. Часто венгры просили меня купить им молока и давали мне деньги и горшки. Мне нравилось это делать, и я делала это демонстративно, чтобы немцы видели! В 1947 году заключенных освободили, и около восьми венгров в форме без погон пришли ко мне в контору, чтобы попрощаться со мной. Мне было приятно.

Однако все это время меня не отпускал страх. Я просыпалась в ужасе по ночам, что за мной придут! Однажды я встретила Сару Фукс, знакомую по Фалештам. Она сказала: «Вчера вечером арестовали Феню Зильберман, а накануне Мишу Бугаева. Ты должна сменить фамилию». Я вышла замуж за Леню Короля, еврея, который любил меня. Я вышла замуж, чтобы сменить фамилию. Он был дворником на фабрике. Я получила паспорт с новой фамилией. Леня был простым необразованным парнем, но я решила, что, если он окажется хорошим человеком, я постараюсь помочь ему с учебой. Однако я не любила его и попросила дать мне две недели, чтобы я к нему привыкла. Он меня не послушал и испортил наши отношения. Я забеременела. 2 апреля 1948 года я родила семимесячного недоношенного мальчика и мертворожденную девочку — близнецов. Я назвала мальчика Борисом в честь отца. Он прожил всего три месяца.
Потом я пошла работать на судоремонтный завод в Николаеве, где была ученицей электросварщика. Я понятия не имела, что этот судоремонтный завод был военным объектом и что там был отдел НКВД. Они в итоге докопались, кем я была, и что я находилась во всесоюзном розыске. Через девять месяцев они пришли в общежитие с группой для проведения обыска. Они забрали последнее письмо моей матери. Я вырвала его из рук сотрудника НКВД и сказала: «Это последнее письмо моей мамы. Она умерла, и это письмо никому нельзя читать, кроме меня», но они все равно отобрали его у меня.

Меня арестовали и держали в камере с уголовницами в тюрьме Николаева. Следователь настоял, чтобы я написала, что признаю себя виновной, своей рукой. Я сказала: «Нет». Он не давал мне спать три дня. Надзиратель следил, чтобы я не закрывала глаза в камере. Старшие заключенные в моей камере не были моими друзьями, но следователь был их врагом, они называли его «мусором». А враг моего врага просто должен был быть моим другом. Старшая заключенная садилась у меня на нарах, а трем другим женщинам говорила сесть перед нами, лицом к двери, где был большой глазок. Она говорила: «Тихо! Положи голову мне на плечо. Закрой глаза и спи». Таким образом она давала мне поспать несколько раз в день. Мне было 25 лет. Я была молода. Когда офицер понял, что его идея не давать мне спать не сработала, он отправил меня в карцер на 15 суток. Я провела в сырой камере 15 зимних дней. Когда меня вытащили оттуда, я могла говорить только шепотом. Офицер подумал, что я его обманываю, и отвез меня в тюремную больницу.

Отоларинголог меня осмотрел и сказал: «Она еще долго не сможет говорить. У нее ларингит, фарингит и тонзиллит». Тогда я еще не знала, что в карцере у меня развилась сердечная недостаточность. Я ждала суда, чтобы рассказать этому мерзавцу-офицеру все, что я о нем думала, но суда не было. Надзиратель отвел меня в комнату, где было четверо военных, на одном из них был белый халат. Позже мне сказали, что это были прокурор, начальник тюрьмы, военный врач и еще кто-то. Они зачитали мой приговор, полученный из Москвы: «За самовольный побег с места пребывания Денер Эсфирь Борисовна приговорена к трем годам лишения свободы в трудовых лагерях с последующей бессрочной ссылкой». Это произошло в феврале 1951 года.
Меня перевели в другую камеру, где содержались осужденные, которым уже вынесли приговор. Затем по дороге к месту назначения я прошла через пять тюрем: в Харькове, Горьком, Кирове, Соликамске и Ныробе. Самая страшная тюрьма была в Горьком. Мы подошли к огромным воротам с башнями по бокам. Двери раздвигались в стороны, как занавес в театре. Я вспомнила «Ад» Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Думаю, именно там я встретила Марту, молодую женщину из Германии, которая в камере пела на немецком арии из «Сильвы» [оперетты Имре Кальмана, выдающегося венгерского композитора]. Она рассказала мне свою леденящую кровь историю: в 1945 году, после войны, она, немецкая девушка, вышла замуж за молодого советского офицера. Через неделю после свадьбы Сталин ввел запрет на браки с иностранцами. Друзья мужа посоветовали мужу на время исчезнуть, и родственники Марты приютили его. Когда за ним приехали сотрудники НКВД, его не было дома, а его жену арестовали. Так она оказалась в советской тюрьме. Она не знала, что случилось с ее мужем. Я так никогда и не узнала, чем закончилась ее история. Из соликамской тюрьмы в Пермском крае меня перевели в пересылочную колонию в поселке Ныроб. Там был барак для женщин, где было около 30 заключенных и около 20-30 свободных нар. За забором находился большой мужской лагерь.

В банный день меня отвели в лагерь. Каждой из нас выдали жестяный тазик и кусок мыла. Рядом со мной на скамейке сидела женщина. Я вымылась и встала, чтобы ополоснуться водой, когда увидела два больших голодных глаза, смотрящих на меня со стены. Я прикрылась тазиком. Моя соседка, которая находилась там уже шесть лет, спокойно сказала: «Чего ты испугалась? «Там кто-то есть…» — пробормотала я. «И что, — сказала она, — какие-то мужчины пялятся …» «Это ужасно!» — воскликнула я. «Это не больно», — сказала она и продолжила: «Два года назад мы мылись все вместе. И ничего. Мы, девушки, голодали! И нам нужно было идти работать. Женщины как-то справлялись, а мужчины были кожа да кости. Они умирали каждый день. Сейчас нам дают больше хлеба и вареную еду. Ты посмотри на них, кобели! И пусть смотрят. Тебе от этого не станет хуже». Я тогда поняла, что мужчины умирают от голода быстрее, чем женщины.

Но на этом тот день еще не закончился. Вечером, когда стемнело, вошел надзиратель и спросил: «Кто тут Денер?» Я уже знала, что, когда называют твое имя, нужно встать, сказать свое полное имя, статью по которой осуждена, и срок, его начало и конец. Надзиратель вывел меня из барака через ворота в комнату, где было четверо мужчин в лагерной форме. Я не понимала, что происходит. У них были знакомые лица — они были евреями! Они находились там много лет и теперь работали по своей профессии. Один из них был мастером кирпичного завода, другой — бухгалтером, а третий — нормировщиком. Нормировщик заметил еврейскую фамилию «Денер» в списке. Они не понимали, что означают 78 статья и три года лишения свободы. Это был слишком короткий срок для политических заключенных, которые обычно приговаривались по 58 статье. Три года — это был срок для карманников и мелких воров. Они хотели встретиться со мной, чтобы узнать, могут ли они мне как-то помочь. Они выслушали мою историю, в том числе о том, что после того, как мой срок закончится, я должна буду отбывать бессрочную ссылку в Сибири, переглянулись и решили мне помочь. Было два женских лагеря: один для беременных или женщин, у которых были маленькие дети. Детей держали в детском доме до двухлетнего возраста. Их матери работали в прачечной, в бане, в магазине, убирали бараки. Другие заключенные-женщины работали на лесозаготовке. Они хотели, чтобы я осталась в этом лагере, где был дополнительный запас молока для беременных и для детского дома, а пионеры, работающие на лесозаготовке, также получали по стакану молока и по тарелке молочного супа два раза в неделю.

И они договорились, что помогут мне остаться в лагере Шуня, когда вбежал надзиратель и крикнул: «Спрячьте ее, я не могу ее сейчас забрать — старший офицер и старший надзиратель осматривают казармы!» В комнате был большой ящик с бумагами и папками. Они вытащили бумаги, повернули этот ящик с замком к стене и сказали, чтобы я туда залезла. Я была худой, поэтому я влезла туда, прижав колени к подбородку. Они закрыли крышку, между крышкой и коробкой подложили щепку, чтобы я могла дышать. Один из этих четырех мужчин сел на край ящика и закурил. Те два офицера пришли и сказали: «Почему вы тут курите, здесь же невозможно дышать! Начальник, пойдем на улицу». И они ушли. Надзиратель вернулся и сказал, что сможет проводить меня обратно в барак только утром. Я просидела в этом ящике всю ночь. Эти люди подвергали угрозе свое положение в лагере — позже я назвала это «Хесэд в лагере».

Не знаю, как им это удалось, но я действительно осталась в лагере Шуня. Меня держали в бараке для уголовниц. Это было ужасно! Они курили махорку и страшно матерились; они просто все время матерились. Они занимались лесбийской любовью за занавеской и курили гашиш, привезенный из Средней Азии. Что мне было делать?! К счастью, там был культурно-политический отдел, где я могла брать книги для чтения. Там были стеллажи с книгами. Я обошла их и вдруг подумала: «Боже мой!» — Угадайте, что я там нашла? Михая Эминеску среди книг других писателей! Это был знак, который мне послал Бог, и это означало, что я не останусь в том лагере и в ссылке навсегда! Трясущимися руками я взяла эту книгу и положила ее на нары, закрыла глаза, увидела могилы матери и отца и поклялась, что никогда не буду пить, курить наркотики, заниматься лесбийской любовью и что я никогда не потеряю человеческий облик. Никогда! Потому что у меня не было ни отца, ни матери, и, если бы я упала, некому было бы протянуть мне руку.
По вечерам я читала: в центре барака стоял стол с лампой. Однажды в наш барак зашла женщина из барака с политзаключенными. Она увидела, что я читаю, вызвала меня на улицу и спросила, кто я такая и какой мой приговор. Я рассказала ей свою историю. Это была Тамара Логвиненко, писательница из Украины. Она посоветовала мне: «Пойди на прием к начальнику лагеря, скажи ему, что твои сокамерницы много курят, что ты не можешь нормально работать и что у тебя проблемы с легкими. Попроси его перевести тебя в наш барак». Я так и сделала, как она мне сказала. Когда я пришла в кабинет начальника, у него на столе было мое дело. Начальник лагеря по фамилии Офицеров выслушал меня и сказал: «Чем мы можем тебе помочь? Ты знаешь, у этих политзаключенных большой срок — от 10 до 25 лет». После некоторых серьезных раздумий он сказал: «Ладно, я разрешаю тебе приходить в этот политический барак до отбоя. Ровно в десять вы должны быть на нарах». Среди работников лагеря были и порядочные люди.

Так я познакомилась с политическими заключенными. Некоторые из них работали на немцев, но большинство из них были порядочными женщинами. Мне посчастливилось познакомиться с Наталией Ильиничной Сац. [Советский режиссер, драматург, педагог, еврейка. Она внесла огромный вклад в развитие советского детского театра. Она была арестована в 1937 году, провела в тюрьме и в ссылке 16 лет и в 1953 году была реабилитирована. В 1964 году она организовала Детский музыкально-оперный театр в Москве. Она также ставила оперные спектакли за границей.] Мы провели вместе несколько месяцев. Она спросила меня, умею ли я петь. Услышав мой ответ «нет», она попросила меня прочесть что-нибудь: «У тебя есть талант. Я буду работать с тобой». Она научила меня, как делать ударения и паузы, а также рассказала мне о голосовом органе. После этих занятий она сказала мне, что я могу выступать на любой сцене. «Зачем мне это нужно?» Ее ответ был: «Чтобы они к тебе хорошо относились, ты будешь по вечерам читать им стихи или рассказывать истории. Конечно, ты не будешь им рассказывать «Анну Каренину» или «Войну и мир». Мои сокамерницы называли меня «фриша» — рыбка, к тому же я была еврейкой. Антисемитизма не было, но, когда постоянно находишься с кем-то в замкнутом пространстве, хочется поразвлечься или подурачиться. Моя национальность была таким же объектом шуток, как, например, чей-то большой вес. И вот я по вечерам читала им стихи или рассказывала разные истории. Старшая сокамерница Зоя приказывала: «Молчите! Сидите так тихо, чтобы было слышно, как муха пролетит! Они меня немного подразнивали, но слушали.
Однажды моя сокамерница Маша, молдаванка, осужденная за убийство по статье 156, попросила меня написать ее прошение об условно-досрочном освобождении. Ее история была ужасающей, и на ее рассказ потребуется много времени. Как бы то ни было, мы с ней начали общаться. В лагере родился ее сын Вовка [Владимир], которому было уже пять месяцев. «Маша, покажи мне своего Вовку», — умоляла я ее. Она отвела меня в детский дом. Я взяла этого Вовку с огромными цыганскими глазами на руки и вспомнила своего умершего маленького сына. Я прижала его к груди, и он меня всю обмочил. Маша взяла мою одежду, чтобы постирать, а я сидела под одеялом. Зоя, старшая сокамерница, сказала: «У каждого свои причуды. Тебе нужен ребенок. Слушай, ты нам читаешь … Давай мы сделаем для тебя что-нибудь хорошее. Здесь есть молодые надзиратели — ты выбери кого-нибудь, а я все устрою». Мне потребовалось некоторое время, чтобы объяснить ей, что я, конечно, могу так поступить, но что ребенок не игрушка и что ребенку нужен отец. Единственное, что она поняла из этого, что я точно не от мира сего.

Я провела в лагере уже год или полтора, когда произошло нечто, что дало мне понять, что эти преступницы не думают обо мне плохо. Суббота была у нас банным днем. Потом мы лежали на нарах. Я была на верхних нарах у окна. Воскресенье было выходным днем, и мы могли спать до 8 утра, в то время как в другие дни мы вставали в 6 утра. Вечером после бани нам принесли чай. Дежурная заключенная принесла горячий чай в ведре и наливала его в кружки сокамерницам из своей кружки. Когда она подошла ко мне, дверь открылась, и кто-то позвал ее. «Подожди, я налью чаю этой жидовке, а потом приду». Знаете, я действовала импульсивно, дурные связи портят хорошие манеры. Я потеряла контроль и плеснула ей в лицо горячим чаем. Она обматерила меня. И тут одна заключенная спрыгнула с нар, потом другая, третья, четвертая… Я подумала: «Что они затевают?» Они обратились к ней: «Почему ты нарушаешь конституцию? Она — еврейка, и ты называешь ее жидовкой, Галка — украинка, и ты называешь ее хохлушкой [бранное слово для украинцев], Кира — чувашка, а ты называешь ее чучмечкой [бранное слово для чувашей]. Ты получишь от нас…» Она была рада, что ее не убили, и убежала. Они повернулись ко мне: «Сколько ты еще будешь «фришей»? Если бы ты обожгла ее этим чаем, тебя бы отправили в карцер…. Ты что не могла ее просто обматерить? » Я произнесла получасовую речь, объясняя им, почему я не могу материться.

Два дня спустя начальник лагеря приказал мне зайти к нему в кабинет. «Мне сказали, что ты читаешь в своем бараке». Я ответила: «Разве это запрещено?» «Все в порядке, тем более что ты читаешь классику. Они говорят, что тебе не нравится, когда матерятся. Это означает, что ты помогаешь обучать других заключенных. Думаю, на советские праздники тебе нужно декламировать стихи. Составь список того, что ты собираешься читать, и покажи это цензору, он должен это проверить». Так я начала читать стихи на концертах.
Мы работали на лесопилке. Вставали в 6 часов утра. Мы ели кашу и уходили из лагеря. У нас были черные ватные штаны и куртки. Каждое утро мы выстраивались в ряд, и начальник конвоя сообщал нам: «Шаг вправо, шаг влево — попытка к бегству. Стреляю без предупреждения». Тут же стояли надзиратели с автоматами и собаками на поводках. Итак, мы шли строем под дулами автоматов на работу в лесу. Мы тяжело работали с утра до вечера. Пилили древесину ручными пилами с деревянными ручками. Сначала тяжелым топором мы делали на дереве насечку, а затем в эту насечку вставляли пилу. Мы пилили примерно на четверть ствола, а затем толкали дерево баграми в том направлении, куда оно должно было упасть. И все это делали мы, женщины! Потом мы срезали сучья и ветки, а потом трактора увозили эти стволы. На обед нам привозили из лагеря суп и кашу. Ели мы из алюминиевых мисок. У нас не было ложек, и мы ели из мисок руками.

Я никогда не начинала пилить ствол до конца рабочего дня. Колонна никогда не ждала нас, и мы никогда не знали, придем ли мы на то же место работы на следующий день. А дерево с подрезом могло упасть в любой момент. Я никогда так не рисковала. Помню, стою я как-то в конце рабочего дня у большого костра, мы в лагере называли этот костер «Ташкент». Я сушила перчатки с крагами, когда услышала типичный скрежет падающего дерева. Куда бежать? Вправо, влево или назад? … Мне удалось привстать на ноги, схватиться кулаками и потянуться вперед как можно сильнее. Дерево упало мне на спину, и его крона накрыла меня. Было много шума, конвой бросился ко мне оттаскивать дерево. Я была в крови, все лицо в царапинах, но мне повезло, что на меня упала крона дерева и на мне была толстая зимняя одежда. Охранник вытер снегом кровь с моего лица и сказал: «Девка, ты родилась под счастливой звездой». Под левым глазом торчала веточка. Когда я улыбаюсь, все еще виден шрам от той дырки.

5 марта 1953 года Сталин умер. Не знаю, умер ли он в тот день, когда был Пурим. Но в детстве мы праздновали Пурим в марте. И это был самый счастливый Пурим в моей жизни! Когда мне попалась советская газета с фотографией Сталина в гробу, я долго её хранила, как реликвию. Помню, что Гитлер покончил жизнь самоубийством 30 апреля, и точно так же я помню, что Сталин умер 5 марта. Для меня они оба одинаковые злодеи. Когда я смотрела на него в гробу, я радовалась, что он умер. Я повстречалась в лагере с таким количеством замечательных людей — это были массы политзаключенных, осужденных без каких-либо причин. Их приговорили к 25 годам тяжелых работ, за которые им не платили. Сталин создал систему кредитов, в которой один год считался тремя или семью годами, и заключенные были счастливы отработать свои 25 лет за пять или семь лет, но они умирали, не дождавшись освобождения. Они либо умирали от непосильного труда, либо покидали лагерь инвалидами.
В 1954 году мой срок подошел к концу, и меня выпустили из лагеря, но у меня по-прежнему была «бессрочная ссылка». Я не могла уехать из Ныроба и осталась работать в конторе. Меня поселили в маленькой комнатке с печкой. В то время я познакомилась с заключенным из Харькова Игорем Голубиным. Его осудили за то, что сейчас называют «коммерцией»: он что-то купил или продал и был осужден на пять лет за спекуляцию. Когда его выпустили, он подошел ко мне и признался в любви. Он сказал, что хочет остаться со мной, хотя может уехать, куда захочет. Я спросила его, есть ли у него семья. Никогда в жизни я не могла бы быть с человеком, у которого есть жена и дети. В своем последнем письме мама написала: «Никогда не строй счастье на чужом несчастье». Это предложение было для меня священным. Я попросила его, чтобы его мать написала мне и подтвердила, что он холост. Она приехала в Ныроб и сама сказала мне, что рада за сына, что он хочет жениться на порядочной женщине. Мы прожили в гражданском браке три года, но Игорь пил, а я не решалась родить ребенка. Игорь умер от цирроза печени в Харькове.

В 1956 году на ХХ съезде партии [13] Хрущев [14] осудил Сталина, и это напрямую повлияло на меня — в 1956 году я была освобождена из ссылки. Я была счастлива, что меня отпустили, и я получила законный паспорт! О Господи! Это по-прежнему самое дорогое, что у меня есть в жизни. Было лето. У меня был кусок штапельной ткани в красный горошек. Я скроила платье и отнесла ткань портнихе, чтобы она сшила для меня платье. Я шла по улице в этом платье, когда увидела начальника лагеря. Он сказал: «Ты прямо, как клубничка. Слушай, давай сходим в кино. Ни автоматов, ни собак! Не будь злопамятной. Что было, то было». Я сказала: «Запомните, я никогда не буду иметь ничего общего с тем, кто вел меня под дулом автомата». И ушла. Надо сказать, что на Урале ко мне очень хорошо относились. Не было никакого антисемитизма. Я работала инженером по труду и нормировщицей в ремонтных мастерских в Ныробе, а затем переехала в Златоуст в Челябинскую область.

Я ничего не знала о брате и сестре, которые остались в Румынии, но у меня были родственники в Кишиневе. Я отправила письмо в адресную справочную в Кишиневе и указала их довоенный адрес: Фонтанная улица, дом 7. Я надеялась, что, возможно, кто-то вернулся с войны. Мне прислали сообщение, что мои двоюродные сестры Этя Яковлевна Денер и Виктория Яковлевна Денер проживают в Кишиневе по адресу улица Армянская, дом 29, кв. 26. Я написала им, и они ответили. Они написали, что дядя Яков погиб в эвакуации, что мой брат Юзеф погиб в гетто в Приднестровье [15] в 1942 году, а сестра Сара выжила и работает в Доме композиторов в Бухаресте. Мы начали переписываться. В 1964 году, после смерти мужа, Сара переехала в Израиль. У них не было детей. Ей предложили работу в музыкальной школе в кибуце, но она отказалась: «Я прожила всю свою жизнь в Бухаресте и не могу жить в деревне». Она пошла работать в ресторан, где мыла посуду. Поскольку Сара знала шесть языков — французский, немецкий, английский, румынский, русский, идиш и латынь — через некоторое время она начала работать телефонисткой на междугородной телефонной станции. Затем она прошла шестимесячную стажировку в Мюнхене. В общем, она ушла с работы заместителем начальника департамента Министерства связи Израиля. Она живет в Рамат-Авиве.

Моя двоюродная сестра Виктория спрашивала меня, как долго я собираюсь жить на Урале, и хотела, чтобы я вернулась в Молдавию. В конце концов я решила попробовать и в 1964 году переехала в Кишинев. Я остановилась у Виктории. Этя Денер к этому времени уже умерла. Я пошла работать в строительное управление в Криково под Кишиневом и жила в общежитии. Через полгода наше отделение перевели в Кишинев. В 1968 году я получила однокомнатную квартиру на Рышкановке, в самом зеленом районе города. Я получала хорошую зарплату и купила в рассрочку мебель: гарнитур для жилой комнаты, диван, кресла и телевизор. Это был мой домашний очаг, и мне нравилось его обустраивать. Мне было 44 года, я была сильной и подумывала об усыновлении мальчика. Я пошла в детский дом. Там был четырехлетний мальчик. Его звали Андрюшка, и мне сказали, что его родители погибли в результате несчастного случая. Я ходила к нему четыре или пять раз. Я приносила ему игрушки и сладости и ходила с ним гулять. Я должна была собрать ряд документов для усыновления, в том числе рекомендации с работы и справку о состоянии здоровья. У меня были замечательные рекомендации, но в моей справке о здоровье написали: сердечная недостаточность, требуется операция. И мне отказали. Конечно, Андрюшка меня давно забыл, но я не могу забыть этот случай. У меня мог бы быть сейчас сын.

Мой начальник, Геннадий Алексеевич Шевцов, знал, что у меня нет детей, и завалил меня общественной работой. Я отвечала за подготовку молодых специалистов, которые пришли работать в наш отдел после института. Он представил меня им: «Вы можете задавать все рабочие вопросы нашему главному инженеру, а другие вопросы решать со своим наставником». Они приходили ко мне со всеми своими проблемами: с общежитием, премией, отдыхом летом или квартирой, когда они собирались пожениться. Я называла их «мои мальчики», любила их «по-матерински», и они тоже отвечали мне любовью.

В 1970-х годах я подумывала о переезде в Израиль, когда туда уезжало много людей, но мои врачи сказали, что климат там не для меня. Тогда уехали многие мои друзья и коллеги. Я уже не помню их имен. Помню многочисленные собрания, на которых этих людей осуждали и обливали позором. Я им сочувствовала, но на таких собраниях молчала. Я уже знала, что иногда лучше промолчать.
В 1978 году врачи сказали, что мне срочно нужна операция на сердце и что откладывать больше нельзя. Я написала сестре в Израиль. Я хотела, чтобы она навестила меня перед операцией. Я послала ей приглашение и собрала все необходимые документы, но советские власти не дали ей разрешение приехать сюда. Моя двоюродная сестра Виктория Денер работала кардиологом в Республиканской больнице. Она помогла мне сделать операцию у доцента Васильева. Ей пришлось использовать свои связи, потому что в СССР ты не мог выбрать хирурга. Когда я была в больнице, кто-то с работы узнал, что мне нужна кровь для переливания крови. Однажды ко мне в палату зашел начальник отделения Паскарюк и сказал: «Эсфирь Борисовна, автобус с вашей работы привез 18 молодых людей, чтобы сдать вам кровь». «Где они, мои мальчики?» — спросила я. «Не волнуйтесь, мы отправили их в отделение переливания крови», — ответил он. Я, конечно же, заплакала, всхлипнув: «Что же вы наделали! Они не принесли мне ни конфет, ни кефира, они принесли мне свою кровь, но вы даже не дали мне с ними повидаться». Доктор не хотел, чтобы я волновалась, и пошутил: «Знаете, несмотря на ваш горячий темперамент, 18 молодых парней для вас сейчас все же многовато. Пусть они навещают вас поодиночке». Эта простая шутка заставила меня улыбнуться. А он продолжил: «Еще одна слеза, и я вам сделают внутривенный укол. Вам нельзя беспокоиться! А потом ребята все-таки приходили проведать меня.

После операции врачи порекомендовали мне квартиру не выше второго этажа, и строительное управление предоставило мне другую квартиру в том же районе. Каждый год я ездила на бесплатное лечение в кардиологические центры в Молдавии, Паланге [Литве] и Кисловодске [16]. Я любила путешествовать, а моим любимым местом был Крым. Обычно я ездила туда в середине сентября, в «бархатный» сезон, когда было тепло, но не жарко. Билет на самолет из Кишинева в Симферополь стоил тогда 17 рублей. Я доезжала на троллейбусе до Ялты. Это был самый длинный троллейбусный маршрут в СССР (около 160 км). В Ялте снимала комнату, купалась в море и гуляла по приморским паркам. Я также ездила на экскурсии по побережью: в бывший царский дворец в Ливадии, во дворец графа Воронцова [17] в Алупке, в Гурзуф, который однажды посетил Пушкин [18]. Помню прекрасный музей под открытым небом под Ялтой «Поляну сказок…» И, конечно, в свободное время я читала. У меня была небольшая коллекция русской и зарубежной классики. Мне нравится Сомерсет Моэм.
В 1988 году во время правления Горбачева [19], когда отношения между СССР и Израилем потеплели, моя сестра Сара получила трехмесячную визу. Я ожидала, что она приедет 5 мая, но она приехала 4 мая, и я не встретила ее на вокзале. Она взяла такси. Когда я открыла дверь и увидела ее, я воскликнула: «Мама!» Мы не виделись 48 лет, я помнила ее 22-летней девушкой, и когда я открыла дверь, я увидела свою маму такой, какой она выглядела, когда я видела ее в последний раз в ссылке в Сибири. Сара была так похожа на маму.

В тот день было столько радости и столько слез. Сара привезла мне много подарков от моих знакомых из Фалешт, которые переехали в Израиль. Она остановилась в соседней квартире, потому что мой сосед уехал в Москву на три месяца. Мы все время проводили вместе. Здесь она отметила свое 70-летие. Я пригласила всех своих знакомых и устроила ей праздник. Потом мы ходили в гости к друзьям, которые устраивали настоящие пиршества и праздники. Сара этого не понимала; она говорила: «Это неправильный образ жизни. Мы живем по-другому. Мы идем в ресторан, ужинаем и слушаем музыку или танцуем, а столько готовить! Мы не готовим так много». Ей не нравились здесь продавцы. В то время они были не такими уж дружелюбными. Когда мы пошли покупать подарки для моих знакомых, Сара очень нервничала; и она была шокирована тем, что ей не разрешили поехать в Ленинград и Москву. Власти объяснили, что у нее была виза только в Кишинев. «Как тут можно жить!» — возмущалась она.

В 90-е годы, после развала СССР, Сара прислала мне две посылки с мылом, шампунем и моющими средствами. Во время своего приезда она увидела их запасы в ванной комнате моего соседа и, должно быть, пришла к выводу, что у нас было трудно достать эти товары. Перестройка [20] повлияла на пенсионеров, и у нас начались финансовые проблемы. Я тратила всю свою пенсию на оплату коммунальных счетов, но я всегда своевременно оплачиваю счета за квартиру, электричество и телефон, чтобы они, не дай Бог, не забрали мою квартиру. Этот страх был у меня в крови с тех пор, как они заставили нас покинуть наш дом, когда сюда пришла Советская власть.

Однако я понимаю, что благодаря перестройке в Кишиневе смогла возродиться еврейская жизнь. Была открыта еврейская библиотека, Еврейский просветительский университет [публичный курс лекций], начал работу Еврейский благотворительный центр Хэсэд Иегуда. Дважды в неделю я посещаю лекции на тему еврейской жизни в Просветительском университете. Нам рассказывают, как отмечать еврейские праздники и проводят лекции по еврейской истории и литературе: [Исаак] Башевис Зингер [21], например. Еще хожу в теплый дом, где отмечаю еврейские праздники с такими же пожилыми людьми, как я, где мы общаемся. Но я не привыкла ходить в синагогу. До того, как у меня случился микроинсульт глаза, я каждый день ходила в кафе в Хэсэде, а теперь мне привозят еду на дом.

Четыре года назад [2000] мне сделали операцию по удалению катаракты. Для меня было бы ужасно ослепнуть. Я была одна в Кишиневе. Моя двоюродная сестра умерла в 1984 году, ее сын Яков с семьей переехал в Аугсбург в Германию. Я одолжила денег — для меня это были большие деньги — под залог своей квартиры через знакомого. Я написала прошение в Фонд помощи Хэсэда. Бывший директор Хэсэда сказал: «Напишите распоряжение, что вы оставите им свою квартиру». Прошло четыре года, но я до сих не могу спокойно об этом думать. Я не просила денег ни на пальто, ни на платье, ни на поездку к сестре. Одиночество и беспомощность — это самое страшное. Нет ничего важнее человеческих отношений и здоровья. Мои бывшие коллеги часто звонят мне и поздравляют с Новым годом, 8 марта [женский день] и Днем строителя [один из профессиональных праздников в бывшем СССР]. Недавно в полночь у меня раздался телефонный звонок. Я услышала голос: «Эсфирь Борисовна?». Я ответила: «Да, это я, Тараканов». Я узнала его голос. Это был Валера Тараканов, один из моих «мальчиков». «Почему ты так «рано» звонишь?» — спросила я. Он сказал: «Вы знаете, я недавно вернулся из Израиля, где я был в гостях у друзей. Вы помните, как вы заступились за меня, когда мне нужна была комната в общежитии?» … Мы проговорили до часу ночи.


Повернутися вгору

Глоссарий

[1] Бессарабия: Историческая область между реками Прут и Днестр, в южной части Одесской области. Бессарабия была частью России до революции 1917 года. В 1918 году она провозгласила себя независимой республикой, а позже объединилась с Румынией. Парижский мирный договор (1920 г.) признал это объединение, но Советский Союз никогда этого не принимал. В 1940 году Румыния была вынуждена уступить Бессарабию и Северную Буковину СССР. В этих двух провинциях проживало почти 4 миллиона жителей, в основном румыны. Хотя Румыния повторно оккупировала часть территории во время Второй мировой войны, румынский мирный договор 1947 года подтвердил их принадлежность Советскому Союзу. Сегодня это часть Молдавии.

[2] Русская революция 1917 года: революция, в ходе которой в Российской империи был свергнут царский режим, а при Ленине на смену ему пришла власть большевиков. Революция проходила в два этапа: Февральская революция, которая произошла из-за нехватки продовольствия и топлива во время Первой мировой войны, во время которой царь отрекся от престола, и к власти пришло Временное правительство. На втором этапе в октябре/ноябре произошел переворот под руководством Ленина (Октябрьская революция), в результате которого власть захватили большевики.

[3] Александр Иванович Куприн (1870-1938): русский писатель. В 1919 году во время Гражданской войны в России эмигрировал в Париж. В 1937 году вернулся в Россию. Куприн наиболее известен по роману «Дуэль» (1905 г.), повествующему об армейской жизни в провинциальном гарнизоне, и рассказу о шпионах «Штабс-капитан Рыбников» (1906 г.).

[4] Лев Николаевич Толстой (1828-1910): русский писатель и философ-моралист, занимающий важное место в культурной истории своей страны как этический философ и религиозный реформатор. Толстой, наряду с Достоевским, сделал реалистичный роман литературным жанром, который по важности не уступает классической греческой трагедии и драме елизаветинского периода. Наиболее известен своими романами, такими как «Война и мир», «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича», также писал рассказы, очерки и пьесы. Толстой участвовал в Крымской войне, и его рассказы об обороне Севастополя, известные под названием «Севастопольские рассказы», принесли ему известность и открыли для него литературные круги Санкт-Петербурга. Но больше всего его интересовали религиозные и философские идеи. Он осуждал капитализм и частную собственность, был бесстрашным критиком, что в конечном итоге привело к его отлучению от Русской православной церкви в 1901 году. Его взгляды на зло частной собственности постепенно отдалили его от жены, Ясной Поляны и детей, за исключением дочери Александры, и в 1910 году он в конечном итоге ушел от них. Умер по дороге в монастырь на железнодорожной станции Астапово.

[5] Михай Эминеску (1850–1889): считается крупнейшим румынским поэтом своего века. Его стихи, лирические, страстные и революционные, публиковались в периодических изданиях и оказали глубокое влияние на румынскую литературу. Он работал в бродячей труппе актеров, но также получил широкое университетское образование. В его поэзии отразилось влияние французских романтиков. Эминеску страдал от периодических приступов безумия и умер после одного из приступов.

[6] Кузист: член румынской фашистской организации имени Александра Куза, одного из самых ярых фашистских лидеров Румынии, который был известен своим циничным шовинизмом и антисемитизмом. В 1919 году Куза основал LANC, которая в 1935 году стала Национальной христианской партией с антисемитской программой.

[7] Комсомол: коммунистическая молодежная политическая организация, созданная в 1918 году. Задачей комсомола было распространение идей коммунизма и вовлечение рабочей и крестьянской молодежи в строительство Советского Союза. Комсомол также стремился дать коммунистическое воспитание, вовлекая рабочую молодежь в политическую борьбу, дополняя ее теоретическим образованием. Комсомол был более широко распространен, чем Коммунистическая партия, потому что вследствие его образовательных целей в него могли вступать непосвященные молодые пролетарии, тогда как члены партии должны были иметь хотя бы минимальные политические знания и опыт.

[8] НКВД: Народный комитет внутренних дел; в 1934 году он пришел на смену ГПУ — главному политическому управлению.

[9] Великая Отечественная война: 22 июня 1941 года в 5 часов утра нацистская Германия напала на Советский Союз без объявления войны. Это было началом так называемой Великой Отечественной войны. В результате немецкого блицкрига, известного как операция «Барбаросса», в последующие месяцы почти удалось победить Советский Союз. Оказавшись неподготовленными, в первые недели войны советские войска под натиском немцев потеряли целые армии и огромное количество техники. К ноябрю 1941 года немецкая армия захватила Украинскую Республику, окружила Ленинград, второй по величине город Советского Союза, и угрожала самой Москве. Для Советского Союза война закончилась 9 мая 1945 года.

[10] Коллективизация в СССР. В конце 1920-х — начале 1930-х годов в СССР в массовом порядке ликвидировались частные хозяйства и насильно создавались колхозы. Во время этого процесса многие крестьяне были арестованы. В результате коллективизации значительно сократилось количество крестьян и объем сельскохозяйственного производства, и в 1932-33 годах на Украине, на Северном Кавказе, в Поволжье и в других регионах разразился голод.

[11] Русская печь: Большая каменная печь, которую топят дровами. Обычно их ставили в углу кухни, и они служили для обогрева дома и приготовления пищи. На ней была лежанка, на которой зимой можно было устроить удобную кровать для детей и взрослых.

[12] Колхоз: В Советском Союзе в 1927 году была принята политика постепенной и добровольной коллективизации сельского хозяйства, чтобы стимулировать производство продуктов питания, высвобождая при этом рабочую силу и капитал для промышленного развития. В 1929 году, когда в колхозах было только 4% хозяйств, Сталин приказал конфисковывать у крестьян землю, инвентарь и животных; колхоз заменил семейное хозяйство.

[13] Двадцатый съезд партии: на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза в 1956 году Хрущев публично развенчал культ Сталина и приподнял завесу тайны над тем, что происходило в СССР во время правления Сталина.

[14] Никита Хрущев (1894–1971): советский коммунистический лидер. После смерти Сталина в 1953 году он стал первым секретарем ЦК, фактически главой Коммунистической партии СССР. В 1956 году во время XX съезда партии Хрущев сделал беспрецедентный шаг и осудил Сталина и его методы правления. В октябре 1964 года он был свергнут с поста премьер-министра и главы партии. В 1966 году его исключили из ЦК партии.

[15] Приднестровье: территория, расположенная между реками Буг, Днестр и Черным морем. Этот термин происходит от румынского названия Днестра и был введен после оккупации этой территории немецкими и румынскими войсками во время Второй мировой войны. После оккупации Приднестровье стало местом, куда депортировали румынских евреев. Систематические депортации начались в сентябре 1941 года. В течение последующих двух месяцев все выжившие евреи Бессарабии и Буковины и небольшая часть еврейского населения старой Румынии были отправлены за Днестр. К середине ноября 1941 года в эту первую волну депортаций попало почти 120 000 человек, после чего она была остановлена румынским диктатором Ионом Антонеску после вмешательства Совета румынских еврейских общин. Депортации возобновились в начале лета 1942 года, и в них попали почти 5000 евреев. Третья серия депортаций из Старой Румынии произошла в июле 1942 года, которая коснулась евреев, уклонившихся от указов о принудительном труде, а также их семьи, сторонников коммунистов и бессарабских евреев в Старой Румынии и Трансильвании во время советской оккупации. Самыми страшными приднестровскими лагерями были Вапнярка, Рыбница, Березовка, Тульчин и Ямполь. Большинство евреев, депортированных в лагеря в Приднестровье, умерли в период 1941-1943 годов от ужасных условий содержания, болезней и отсутствия пищи.

[16] Кисловодск: Город в Ставропольском крае, бальнеологический курорт. Расположен в предгорьях Кавказа на высоте 720-1060 метров.

[17] Михаил Семенович Воронцов (1782-1856): российский государственный деятель, граф, генерал-губернатор Новороссии и Одессы с 1823-1844 гг. Его вклад в развитие Одессы поистине огромен. Воронцов был энергичным и динамичным руководителем, он был счастлив только тогда, когда ему приходилось решать какие-то сложные задачи, а Новороссия предоставила ему достаточно таких задач. Его жена Елизавета Воронцова известна своим романом со знаменитым поэтом Александром Пушкиным во время его ссылки Одессу из-за его якобы антигосударственной деятельности. Пушкин посвятил графине Воронцовой ряд стихотворений. В 1844 году в дополнение к своим обязанностям в Новороссии Воронцов, которому к тому времени было 62 года, был назначен генерал-губернатором Кавказа и главнокомандующим русскими войсками. Последующие 10 лет он провел либо в военных действиях на Кавказе, либо в реализации экономических проектов в обоих регионах.

[18] Александр Пушкин (1799-1837): русский поэт и прозаик, один из крупнейших деятелей русской литературы. Пушкин создал современный поэтический язык России, взяв за основу многих своих произведений русскую историю. Его шедевр — «Евгений Онегин», роман в стихах о взаимно отвергнутой любви. Произведение также содержит остроумные и проницательные описания российского общества того периода. Пушкин погиб на дуэли.

[19] Михаил Горбачев (1931-): советский политический деятель. Горбачев вступил в Коммунистическую партию в 1952 году и постепенно продвигался вверх по партийной лестнице. В 1970 году он был избран в Верховный Совет СССР, членом которого он оставался до 1990 года. В 1980 году он стал членом Политбюро, а в 1985 году был назначен Генеральным секретарем ЦК КПСС. В 1986 году он приступил к реализации комплексной программы политической, экономической и социальной либерализации под лозунгами гласности и перестройки. Правительство освободило политических заключенных, позволило рост эмиграции, выступало против коррупции и поддерживало критический пересмотр советской истории. Съезд народных депутатов, созванный в 1989 году, проголосовал за прекращение контроля Коммунистической партии над правительством и избрал Горбачева президентом. Горбачев распустил Коммунистическую партию и предоставил странам Балтии независимость. После создания Содружества Независимых Государств в 1991 году он ушел с поста президента. С 1992 года Горбачев возглавлял различные международные организации.

[20] Перестройка: советская экономическая и социальная политика конца 1980-х годов, связанная с именем советского политика Михаила Горбачева. Этот термин означал попытки трансформировать застойную, неэффективную командную экономику Советского Союза в децентрализованную, ориентированную на рынок экономику. Руководителям предприятий, местным органам власти и партийным чиновникам была предоставлена большая автономия, и были введены открытые выборы в попытке демократизировать организацию Коммунистической партии. К 1991 году перестройка пошла на спад, и вскоре произошел распад СССР.

[21] Исаак Башевис Зингер (1904–1991): писатель на идиш, автор коротких рассказов и журналист. Родился в Польше, получил традиционное раввинское образование, но предпочел жизнь писателя. В 1935 году эмигрировал в США, где писал статьи для нью-йоркской газеты «The Jewish Daily Forward». Действие многих из его новелл, таких как «Сатана в Горае» (1935) и «Раб» (1962), происходят в Польше. Одна из его самых известных его работ, «Семья Моската» (1950), посвящена упадку еврейских ценностей в Варшаве перед Второй мировой войной. В 1978 году Зингер получил Нобелевскую премию по литературе.

Тамара Коблик

Это я и Бума Гандельман, племянник мужа моей тёти Сони. Это фотография была сделана в Бухаре в 1944. Мы сделали эту фотографию на память, потому что мы вернулись обратно в Молдавию после эвакуации.

Кишинев, Молдова

Тамара Коблик – высокая стройная женщина с тонкими короткими волосами и изящными чертами. Ее движения быстрые, и у нее тонкий язычок. У нее великолепная память, и ее истории полны интересных деталей. Несмотря на то, что ей недавно удалили раковую опухоль, она выглядит прекрасно. И только намного позднее можно заметить, что ее физическое состояние значительно хуже ее душевной энергии, которой ее наделила природа. Тамара устает и бледнеет. Она кашляет, но не хочет прекращать свою историю. Тамара живет со своим мужем в трехкомнатной квартире в пятиэтажном доме в живописном районе Кишинева, на берегу искусственного озера, любимом месте горожан. Муж Тамары – Моня – умный и воспитанный человек, гостеприимный хозяин и преданный муж. У него тоже недавно была операция, но никто из них не создает впечатление больного человека. Их комфортабельная квартира обставлена со вкусом и это, конечно, заслуга хозяйки: милая мебель в зале, множество книг на полках, прекрасный фарфоровый набор и красивый ковер с тусклыми цветами. В глаза бросается серебряная менора, стоящая на тумбе. Тамара гостеприимная и творческая личность: она предложила ассортимент джемов, которые она сделала своими руками. Та баночка из белой сладкой вишни с лимонной кожурой великолепна.


Информация об интервью

Рассказчик: Тамара Коблик
Интервьюер: Наталья Фомина
Дата интервью: Июнь 2004
Место: Кишинев, Молдова



Моё семейное происхождение

Я никогда не видела моих бабушку и дедушку по папиной линии. Мой дедушка по отцу Гедалий Подрядчик жил в Сороках [согласно переписи 1897 года там жило 15,351 резидентов и 8,783 из них были евреи. В 1910 там была синагога и 16 молитвенных домов.] в Бессарабии [1]. Я не знаю как мой дедушка зарабатывал на жизнь, но он хорошо обеспечивал семью. Мать моего отца умерла в 1915, когда ему было 11-12 лет. Я даже не знаю как её зовут. Мой дедушка еще раз женился. Мачеха не любила своих пасынков. Я не знаю сколько у неё их было. Я только знаю, что у моего отца есть брат. Он жил со своей семьёй в Сороках. Я помню, что у моего отца и его брата был конфликт по поводу старого и нового домов. Это должно быть было по поводу собственности моего дедушки. У нас были бумаги на эти дома, когда нас эвакуировали во время Великой Отечественной войны [2], я хорошо помню папку. После войны мама ездила в Сороки. Дома были разрушены. У меня нет информации о том, что случилось с семьей брата отца. Мой дедушка по отцовской линии – Гедалий – умер в начале 1930х. Мама сказала мне, что мой отец хотел назвать их сына, который потом родился, в честь моего дедушки.

Мой отец Элий Подрядчик родился в Сороках в 1903 году. Папа был одаренным и учился на отлично; семья могла позволить себе оплату его обучения. Он хотел стать фармацевтом, но после того как его мать умерла [ему было 12] его послали изучать швейный бизнес. Он остался жить с отцом на некоторое время, но его мачеха была такой ведьмой, что она брала с него деньги за то, что стирала его вещи. Когда он чуть-чуть подрос, он переехал во Флорешты. Немного позднее он открыл свой собственный швейный магазин. Во Флорештах он встретил мою мать.

Родители моей матери жили в Резине [город в провинции Бессарабии, Оргеевский район, согласно переписи 1897 года 3,652 резидента проживали в Резине, 3,182 из них были евреями]. Люди называли моего дедушку по маминой линии ‘David fin Kishinev’, Дэвид из Кишинёва на Идише. Мне кажется мой дедушка переехал в Резину после еврейского погрома 1903 [3]. Мой дедушка женился на моей бабушке, когда ему было далеко за 40. У него было шестеро детей от первого брака: Лейб, Берл, Хаим, Лейка, Рива и Голда. Мне кажется второй брак моего дедушки был заранее запланирован. Мой дедушка был порядочным человеком. У него был сапожный магазин. У него и бабушки Шуры родилось ещё пятеро детей. Дедушка Дэвид Тростянетский умер в 1920. Он подхватил простуду во время церемонии обрезания его первого внука, сына Лейба – Итцыка-Мойше. Мой дедушка Дэвид был похоронен в Резине. Моя мать ездила туда каждый год, как мы говорим, на ‘keyveres’ [могилы на идише], до конца своей жизни

Я помню немного свою бабушку по маминой линии – Шуру Тростьяневскую. Она приехала из Резины. Я не помню ее девичью фамилию, но я помню, что имя ее мамы было Тема. Бабушка Шура вышла замуж, когда она была очень молода. Сестра моей бабушки Эниа вышла замуж за старшего сына моего дедушки Дэвида – Лейба. Отец и сын женились на двух сестрах. Однако, Лейбу и Ане потребовалось некоторое время, чтобы получить разрешение на женитьбу. Они посетили несколько Рабинов пока один из них не решил, что они не были слишком близкими родственниками для брака. Он только сказал им, что их преемники не могли иметь отношений такого рода, так как это было бы кровосмешением. Когда мой дедушка умер, его и бабушкины дети были еще очень маленькими. Кейле, старшенькой, было только 14, моей маме 12 и Исааку, младшенькому, 8. Они ходили с родственниками, что было обычной практикой среди еврейских семей. После того как мой дедушка умер, бабушка начала печь пятничный хлеб для еврейских семей в Резине и получила большое уважение среди еврейских домохозяек того времени в Резине. Я помню как я посещала с мамой и со своей сестрой Шейвой мою бабушку в Резине. Бабушка Шура была низкой и симпатичной – моя мама была очень похожа на нее. Было множество маленьких детей, которые постоянно окружали ее. Я никогда не забуду как моя бабушка сказала: «Подойди сюда, я сделаю ‘supa de legume’ для тебя». Эта фраза содержала в себе столько магии для меня пока я недавно не узнала, что это означает «овощной суп» на румынском. Но звучало так красиво!

Сводный брат моей матери Лейб, который женился на сестре моей бабушки Эни и был дядей моей матери, имел 8 детей: сыновей Итцык-Мойше и Яшу и дочерей – Бейлу, Хаику, Сосиу, Гитл, Песю и Тамару. Лейб был сапожником. У него был сапожный магазин, где он делал на заказ обувь. Его старший сын Итцык-Мойше работал вместе с ним. У Лейба были постоянные клиенты: обеспеченные и уважаемые люди в Резине. Семья Лейба жила в милом двухэтажном доме. У них была ‘casa mare’[ самая большая комната в доме]. Старшая дочка Лейба Тамара и ее сестра Песя делали красивых кукол. Они купили голову кукол, делали им тела и симпатичные наряды. Сестры были не замужем до войны. Оба сына моего дяди Лейба служили в Советской армии во время Великой Отечественной войны. Дочери и их отец жили в гетто в Рыбнице. После войны они вернулись в свой дом в Резине.

Сводные братья моей матери Берл и Хаим переехали в Палестину еще до того как я родилась. Все, что я помню это письма от них и что-то об имуществе. Дядя Берл считался богатым. Моя мама, папа, Шейва и я сфотографировались, чтобы отослать ему нашу фотографию в Палестину.

Теперь о Лейке. Лейка вышла замуж за Дэвида Портного. Они жили в Киперченах. Ее муж был пекарем. У неё было пятеро детей: Дора, Песя, Гитл, Ривка, Тсилия. Тётя Лейка и её семья были эвакуированы в Центральную Азию во время войны. После войны они вернулись в Молдавию.

В 1918 году, когда Бессарабия была присоединена к Румынии, сводная сестра моей матери Ривка навещала Рыбницы. Когда Резины стала Румынией и Рыбница Советским Союзом, она не смогла вернуться в Резину. Она осталась в Рыбнице, где она вышла замуж за Фишла Кушнира. Он был сапожником. Ривка тоже была сапожником. У них были сыновья Дэвид и Фима и дочь Гения. Мы не видели ее до 1941. В 1940, когда Бессарабия была присоединена к СССР, мы так и не смогли встретиться, а потом началась война. Её старший сын Дэвид был на фронте, когда его повысили до ранга офицера. Рива и её семья жили в гетто в Рыбнице. Все они выжили. Тётя Рива умерла в Рыбнице в 1970х. Её дети жили в Черновцах.

Сводная сестра моей матери Голда была душевно больной. Она жила с бабушкой Шурой, и я немного боялась её.

Сестра моей матери Эйдл вышла замуж и переехала в Бельцы. Фамилия её семьи была Прист. Во время войны и эвакуации её оба ребенка были заживо сожжены вместе с вагоном, когда в поезд попала бомба. Она приехала в Центральную Азию, где обнаружила, что её старшая дочь Рита пережила воздушные атаки и была доставлена в детский дом, где дети попрошайничали на улицах и на железнодорожных станциях. Тётя Эйдл нашла её там. Рита сказала, что Эйдл подошла к ней, подняла платье, увидела родимое пятно и сказала: «Ты моя дочь». Она привела её в место, где она жила. У Риты были ожоги до конца жизни и она была хромой – война… После войны они переехали в Рыбницы. Позже Рита вышла замуж, переехала в Тирасполь, и моя мать туда переехала, чтобы жить с нею. Рита проучилась несколько классов в школе и зарабатывала на жизнь шитьем. Она была очень хорошей домохозяйкой. Она была открытым и добрым человеком. Её семья была бедной. Тётя Эйдл умерла в Тирасполе в 1980х. Я была на её похоронах. Там была я и сестра моей матери Соня. Конечно, если бы сестра Эйдл была бы богатой, то все было бы по-другому… Я накопила деньги и установила надгробный камень на её могилу.

Сестра моей матери Соня, рождённая в 1910, вышла замуж за Гришу Гандельмана из Тирасполя. Он был жестянщиком. Они жили в Оргееве. Во время Великой Отечественной войны он был отправлен на рабочий фронт на Урал, так как жителей Бессарабии не брали в армию [Советская власть не доверяла бывшим румынским жителям]. Во время войны моя тётя была с нами в Махачкале и в Бухаре сначала, но потом она переехала к своему мужу на Урал, где он работал в шахте. Её дочь Маня родилась там. После войны они вернулись в Оргеев.

Младший брат моей матери Исаак родился в 1912. Он работал парикмахером. У него была жена и двое детей: Давид и Гения. Его жена Лиза была красивой пухлой женщиной, очень веселой и радостной. Исаак был принят в Советскую армию в 1941. Его жена и двое детей были эвакуированы с семьёй Лизы. Дядя Исаак добрался до Берлина со своим войском и был ранен дважды. После войны они вернулись в Оргеев. У дяди Исаака были черные волосы и серая полоска там, где прошла пуля. Он был симпатичным, всегда дружелюбным, весёлым и глубоко любимым в Оргееве.

Моя мать Бэйла Подрядчик родилась в Резине в 1907. Она была второй дочерью от второго брака моего дедушки. Маме было всего 12 лет, когда мой дедушка умер, и её ‘feter’ [дядя на Идише], он должно быть был братом моего дедушки, забрал её к себе во Флорешты. Дядя обучил её бизнесу портного. Он сказал: «Ты будешь работать на меня, а я накоплю на твоё преданное». Она была бедным родственником и должна была таскать воду в дом в период с 13 до 20 лет. Она была полна здоровья и очень привлекательной. Мальчики заглядывались на неё и приставали. Однажды один из них спросил её: «Сколько вёдер воды нужно принести, чтобы стать портным?». Мама посмотрела на него и ответила: «Столько сколько предназначено ему принести». Другой шутник пытавшийся сострить сказал еще большую глупость: «Я лучше слягу с тобой чем с тифом». Маму это очень задело, но она сдержала слёзы и ответила: «Нет, я бы выбрала тиф». Мамина первая любовь была в Резине. Его звали Ехил Спивак. Он ответил ей взаимностью, но он был единственным сыном в богатой семье. Он был испорченным и, между делом, его родители не одобряли его связь с моей мамой.

Моя мать встретила моего отца во Флорештах в возрасте 20 лет. Он влюбился в неё сразу же — так она была хороша. Они начали встречаться. Из того, что мне мать рассказывала, они ходили пешком до соседней деревни Маркулешты, в трех километрах от Флорешт. Мама любила танцевать и долгие прогулки. Когда папа сделал предложение, у нее было только 17 000 леев приданного, когда стандартная сумма приданного была 20 тысяч. Папа сказал: «Я добавлю оставшуюся сумму, чтобы люди не могли сказать, что твое преданное меньше чем ожидается от девушки». Они поженились в 1929. Папа арендовал магазин у Петру Туркана. владельца гостиницы во Флорештах. Он был молдаванином. Мама и папа жили в комнате в этом магазине. Моя старшая сестра родилась в 1930. Мама рассказывала, что когда она через год приехала в Резину, она столкнулась с Эхилем. У него в глазах было столько боли, когда он смотрел на нее: «Лучше бы у Кейлы был этот ребенок». Сестра мамы Кейла ещё не имела детей. Мама любила его всю свою жизнь. Она не любила отца.

Через два или три года зимой у мамы родился сын. Было множество снега и постоянная метель. Бабушка Шура даже не могла увидеть маму. Мама хотела назвать мальчика Давидом в честь своего отца, но папа хотел назвать его Гедалий как его отца. Он сказал: «Твоя мать даже не пришла на рождение ребёнка – мы должны назвать его в честь моего отца». В ту ночь ей приснился сон: мужчина в капюшоне, очень высокий мужчина, зашел в комнату, схватил её и начал душить. Мама закричала на Идише: «Не души меня, я выберу имя для ребёнка». На следующий день ребёнок заболел и умер. Вот что мне рассказала мама.

Повернутися вгору

Взросление

Я родилась в 1935. Меня назвали Тамарою. У дяди Лейба была дочь, её также звали и она была намного старше меня. Нет никого в живых, кого можно было бы спросить, но я думаю, что нас назвали в честь нашей прабабушки по материнской линии – Тема.

Мы жили в самом центре Флорешт. У нас было две комнаты: папин магазин был в одной комнате – у него было пять или шесть подчиненных, и его клиенты навещали его в его комнате. Папа шил мужскую одежду. Его подчинённые были молодые еврейские женщины и мужчины. Мы говорили дома на Идише, а с соседями на молдавском. Там были швейные машины и огромные утюги, работающие на угле. Также в его комнате была плита. Она работала на шелухе. Помню коробку наполненную шелухой. У нас была переносная стальная печь на четырёх ножках, где мама готовила нашу еду. Мама запекала куриную печень на углях. По еврейским традициям кровь должна быть отделена от мяса, и мама запекала на масляной бумаге. Мы точно следовали кашруту. Там была дверь в большую комнату в углу. Вообще, там было две двери для лучшего прогревания комнат. Там было небольшое пространство между дверьми. Я помню, как мама пекла печенья на Шабат, я воровала несколько штук и ела их в этом пространстве, чтобы мама не заметила. Была еще одна большая комната, наша спальня. Там была кровать моих родителей, моя кровать, но я не помню, где спала моя старшая сестра, наверняка на маленьком диванчике.

На противоположной стороне улицы было два магазина: один был фабричным магазином, владельцем которого был Дорфман, еврей. Рядом с ним была гостиница, владельцем которого был наш лендлорд Туркан. По соседству с гостиницей на одной стороне был дом фотографа, на другой — дом Иваники. Я не могу вспомнить была ли это её фамилия или её мужа звали Иван, но я очень хорошо помню их красивый большой сад. Я любила проводить там время. Мама говорила, что я была превосходным ребёнком, и все соседи меня любили. Мама рассказала мне как дочери Перу Туркана научили меня ходить, это было осенью. Одна девочка держала виноград дразня меня, а другая поддерживала меня сзади. В какой-то момент она меня отпустила, и я сама пошла. Они побежали к маме и сказали: «Ваша Тамара пошла» — «Как пошла? Этого не может быть!». Мама выбежала на улицу, чтобы посмотреть, и они показали ей еще раз. Затем мой отец вернулся домой, и мы снова пошли. Ну, я тогда ела много винограда.

Я была активным ребёнком. Однажды я наткнулась своей щекой на горячий утюг. У меня был большой ожег. Зимой было холодно. Мама завернула меня в тёплую одежду и разрешила стоять перед входной дверью, чтобы подышать свежим воздухом. Шеф полиции проходил мимо. Увидев мою красную щёку он подошёл к матери и спросил: «Что случилось с Вашей милой девочкой? Что произошло у неё с щекой?». Мама с гордостью потом рассказывала эту историю: сам полковник, шеф полиции пришёл, чтобы узнать о её дочери.

В Шабат папина комната превращалась в приятное место. Швейные машины были накрыты белой тканью. Мама накрывала стол белой красивой тканью. Шабат и остальные еврейские праздники отмечались в этой комнате. Папа ходил в синагогу на Шабат. Когда он возвращался, у нас был праздничный ужин. Мама всегда зажигала две свечи. Она также накрывала свою голову белой шалью и молилась.

Я хорошо помню Песах. Всё было начищено и проверено на хамец. Вся ежедневная посуда была убрана в коробку, и большую коробку с шикарной посудой вытаскивали. Я помню маленькие бокалы с миниатюрными ручками. На Песах мама делала пудинг по своему рецепту, к куриному жиру добавляла куриную печень. Я плохо помню первый седер: мы были наряжены и сидели за столом. Папа сидел за коротким концом стола, рассказывая об исходе евреев из Египта. Свечи горели, и бокал вина стоял на столе для Элии Пророка. Дверь оставляют наполовину открытой для него, чтобы он мог зайти. Я не могу вспомнить как я спрашивала папу четыре вопроса, наверняка, Шейва делала это будучи старше меня.

Я совсем не помню Суккот. На Симхат-Тора мы, дети, носили маленькие флажки с яблоками на них. Мальчики играли с орехами и доской, орехи ударялись об другие орехи на земле. Победитель был тот, который больше всего ударит орехов.

На Хануку мы играли с волчком. Также помню деньги на Хануку. Моя сестра и я получали монетки, и я гордилась тем, что у меня были свои деньги. Затем Шейва настояла на том, чтобы мы разменяли монетки на более мелкие. О, как я была разочарована, когда Шейфа получила больше монет чем я! Как я рыдала, когда вернулась домой! Как мне было больно! Теперь я всегда даю своим внукам одинаковое количество монет.

Мама делала хоменташ на Пурим. Мы посылали яства (мишлоах манот) нашим соседям, и наши соседи нам их тоже приносили. Наши родственники из Резины также присылали нам яства. В последний Пурим перед Великой Отечественной войной (1941), мы получили свёрток от дяди Лейба и бабушки Шуры с апельсинами, оменташенами и кружевом ручной работы для мамы, меня и сестры. Мама сделала нам платья и ночные сорочки. У меня было кружево с одним ободом, у мамы с тройным, у Шейвы с двойным. Пурим был весёлым и шумным праздником. Мальчики бегали с погремушками – грегорами. Я также помню как ученики папы делали для нас спектакль один раз. Мама не хотела пускать их к нам, потому что я была тогда очень маленькой, но моя сестра и я уговорили её. Они были весёлой компашкой в масках и меховых куртках одетых верх ногами. Я расплакалась и не могла успокоиться пока они не сняли свои маски, и я увидела знакомые лица. Затем я присоединилась к их пению и танцам.

Ещё одного яркое воспоминание из детства. Мамина племянница – Гитл, дочь сводной сестры Лейки, выходила замуж в Киперчинах в середине зимы. Гололедица на дорогах, но мои родители решили поехать на свадьбу – они просто не могли пропустить её. Шейва и я поехали с ними. Также семья маминой кузины Ройтман поехала с нами. Они тоже жили во Флорештах. Мы потерялись по дороге. Молдавский водитель пошёл вперёд, чтобы попытаться найти дорогу. И они скорее всего решили напугать немного этих «Jidani» [унизительный термин, обозначающий евреев в Румынии]. Они вывернули свои куртки и «напали» из сугроба. Однако, кто-то из нашей компании уже знал этот трюк, и мы знатно повеселились вместо испуга. Это стоило больших усилий добраться до Оргерёва и от туда до Киперчен. Мы опоздали на 24 часа и приехали на второй день после свадьбы. Нам подали немного вина, закусок и воды, когда я вдруг расплакалась: «Мама, это не газированная вода, а простая». Все были в замешательстве.

В 1940 году Советская власть была установлена. В то время папа проходил учения в Румынской армии. Мама одевала нас с Шейлой очень красиво, и каждый день мы встречали папу на вокзале. Когда он возвращался, он говорил маме, что Румынское командование докладывало им: «Не беспокойтесь, мы вернёмся обратно через год». У папы было образование, и ему предложили место директора центра внутренний дел. Мама превратила магазин в милый зал: она украсила комнату коврами и хорошими шторами. Наши соседи пришли посмотреть на это, и жена владельца фабрили сказала: «Дом Бэйлы намного красивее моего». В 1941 году мне исполнилось 6, и я настояла на том, чтобы меня отправили в садик при школе. Шейва училась в школе, и я ужасно завидовала. Я не могла дождаться пока я пойду в школу.

Повернутися вгору

Во время войны

Летом началась война. Папа, мама, Шейва и я эвакуировались. У нас с собой были сумки с вещами, и мы поехали на грузовом поезде. Когда мы пересекали Днестр, началась воздушная атака. Я очень хорошо помню, как управляющий поездом пытался маневрировать: вперед-назад, вперед-назад… Мама накрыла нас с Шейвой пледами. Было светло, хотя был уже вечер. Мы приехали в Рыбницу на противоположный берег. Мама сказала, что её сестра Рива живет там, она не видела ее с 1918, но поезд прошёл мимо. Мы приехали в Краснодар. Оттуда мы попали в колхоз [4]. Мамина племянница Женя и её дочь Дора были с нами, я не помню, когда они к нам присоединились. Красивая молодая русская женщина, чей муж лейтенант, принял нас у себя в доме. У неё не было детей. Мама пошла работать на поле. В первый день она сожгла свои руки на солнце, и они были покрыты волдырями. У неё было платье с короткими рукавами. Папа пошёл работать пастухом. Я гуляла по деревне и искала маму. Некоторые водители подбрасывали меня, и потом я могла вернуться домой, если чувствовала, что хочу прокатиться. Я была милая и пухленькая, и все меня любили. Я также помню как наша домовладелица топила котят в ведре с водой. Я не помню плакала я или нет, но я не могла забыть этого. Шейва училась в школе. У неё была топографическая карта, где она отмечала фронт.

Через несколько месяцев немцы достигли Краснодарского края [Российское административное деление]. Председатель колхоза сказал нам: «Вы должны покинуть это место, немцы очень близко, а вы евреи». Они дали нам вагоны и мы поехали в Краснодар. Оттуда мы взяли грузовой вагон в Махачкалу. Мы должны были пересечь Каспийское море, чтобы добраться до Красноводска. Были толпы людей. Нас расположили в хостелах, где мы встретили мамину сестру Соню Гандельман и её дочь Хаю. В одну ночь солдат пришёл проверить наши документы. Они забрали папу с собой. Позже мама узнала, что его взяли за дезертирство: он должен был получить соответствующее разрешение в Краснодаре.

К тому времени мы переместились в другой хостел, так как там, где мы остановились ранее было перенаселено. Шейву и Хаю забрали в другой хостел, а меня оставили смотреть за нашими вещами. Мама и тётя Соня перемещали наш багаж в другой хостел. Я помню коридор: там была старая женщина, лежащая на лестнице, другие люди и я смотревшая за вещами. Мужчина подошёл ко мне и сказал на идише: «Мама послала меня забрать ваш багаж». Я сказала: «Отойди!». Он забрал две сумки, отдал одну своему компаньону. И они ушли. Когда мама вернулась, я уже поняла, что случилось и побежала к ней: «Мама, ты отправила кого-то за нашими вещами?» — «Я нет». Мама начала кричать и плакать. В этих сумках были наши тёплые вещи. Пришёл милиционер, мама пошла с ним в его офис и написала список украденных вещей. Мама и Соня плакали всю ночь напролёт. На следующий день она пошла в офис милиционера. Они проводили её в большую комнату, где было куча вещей. «Возьмите свои отсюда». Она нашла там наши вещи. Милиционер преследовал этих воров некоторое время. Однако, наши документы пропали. Для меня выпустили новое свидетельство о рождении, но они указали, что я родилась в 1933 вместо 1935.

Мама сказала, что мы не покинем Махачкалу пока не узнаем, что случилось с папой. Тётя Соня и она сняли комнату, и мама вернулась к работе, чтобы нас содержать. Мы остались там на 5-6 месяцев. Мама пыталась разузнать, что случилось с папой. Позже ей сообщили, что он находится под следствием как «враг народа» [5]. Папа ожидал решения военного трибунала. Маме удалось пройти в здание суда. Когда папа выходила из здания, ему удалось сказать на идише: «Позаботься о детях. Со мной покончено». Он отдал свои часы и немного денег, которые у него были с собой и попал под заключение на 8 лет, но я не знаю должен ли он был находиться в заключении в тюрьме или в лагере. Его отправили в Нижний Тагил. Это был последний раз, когда мы видели папу.

Мама и тётя Соня работали на фабрике. Становилось холоднее. Шейва заболела пневмонией. Ей было 12 лет и она умерла. Махачкала был ужасающий город. Я потеряла там своего отца и свою старшую сестру. Два года спустя дочь Сони Хайя заболела и тоже умерла. Позже мама узнала, что климат в Махачкале был особенно опасен для детей: около тысячи эвакуированных детей были похоронены за короткое время. Какие-то люди сказали моей матери: «Если у тебя есть дети, ты должна покинуть этот город». Мама, тётя Соня и я направились в Баку [Азербайджан], чтобы оттуда перебраться в Красноводск. В Баку было тысячи эвакуированных людей. Повсюду в окрестностях порта Баку были люди, словно мы были на большом пляже в Одессе. Однажды ночью во время атаки с воздуха были включены прожекторы, чтобы ослепить пилотов. Стало так ясно как днём. Мы закопали себя в песке, так мы были напуганы. Я больше никогда в жизни не видела ничего подобного. Была осень, но было ужасно жарко. Мама взяла свои свадебные часы и некоторые другие вещи и она и тётя Соня пошли в город, чтобы обменять их на еду. Мама пришла в магазин часов, где часовщик сказал ей: «Ваши часы нужно починить. Вернитесь завтра». Когда мама вернулась, этот человек сделал вид, что никогда её не видел. Так они забрали её часы. Однако, маме удалось продать красивый молдавский ковёр за сто рублей и три буханки хлеба. Воду было сложно достать: мама отправляла меня в соседние дома, где они отливали мне немного воды и я платила им. Наконец, мы попали на корабль до Красноводска. От туда мы направились в Бухару, где брат Сониного мужа Мойша Гандельман, его жена Фаня и их сын Бума жили в эвакуации.

Мы туда добрались на поезде, но я не помню этот путь. В Бухаре мы расположились рядом с Гандельмансами. Мойша был жестянщиком, Фаня домохозяйкой. Моя мама пошла на работу на фабрику трикотажных изделий. Мы жили в маленькой комнате, которую мы сняли у узбекской семьи. Кровать была на кирпичах, была коробка наполненная сушенными абрикосами и маленький столик на шатающихся ножках. Там была ниша в стене в которой мы хранили свои вещи. Мама не отправила меня в школу: я должна была следить за нашими вещами, ноя думаю мама боялась отпускать меня после потери её мужа и дочери. Я была её единственным сокровищем. Я регулярно навещала Гандельмансов. Фаня давала Буме хлеб с маслом, уговаривая его: «Съешь ещё один кусочек за папу, один за маму». Как только кто-то звал Фаню, я хватала кусочек и сохраняла на попозже. Я была очень маленькой, мне было сложно оставаться одной и я просила маму приносить мне яркие кусочки ткани, чтобы я могла играть с ними. Она решила принести мне манжет со свитера. Она спрятала его на своём запястье – работники носили длинные марлевые рукава, чтобы защитить свои руки от жары. Маму поймали на контрольном пункте. Ей сказали прийти и увидится с её боссом следующим утром. Мама пришла домой в слезах. Она и тётя Соня начали сортировать мои вещи. Мама боялась, что её могут арестовать и хотела, чтобы всё было готово для того, чтобы я могла остаться с тётей Соней. Она не надеялась на то, что ей сохранят свободу. Однако, на следующий день она вернулась домой. Её не арестовали, но она потеряла работу. Она отправилась работать портным. Она была хороша в пошиве брюк. Она помогала отцу когда-то. Я не помню никаких еврейских традиций в Бухаре. Я ни разу не видела мацу там. Не могу сказать постилась ли моя мать в Йом-Киппур. Мы всё время голодали.

Я оставалась одна в комнате. Я развлекала себя перемещением «мебели»: я ставила коробку с сушёными абрикосами туда где был «стол», а «стол» ставила в центр комнаты. Нашими соседями были еврейские семьи из Минска, был один еврей с бывшей территории Польши [аннексия Восточной Польши] [6], там было много евреев. Они навещали меня: «Как ты расставила мебель в этот раз?». Тётя Соня переехала к своему мужу на Урал. Мы ничего не слышали от папы. У мамы была желтоватая бумага со словом Нижний Тагил: это был единственный документ связанный с отцом. Мама работала в магазине несколько лет. Мне было 9 лет (12 по моему новому свидетельству о рождении), и я попросила маму отправить меня в школу. В сентябре 1944 я пошла в первый класс русской школы для девочек. Я хорошо училась. Я помню свою первую учительницу Валентину Сергеевну: она была пухленькая, очень добрая и милая. Хотя мне было 9 лет, но я была очень маленькая, мама даже думала, что я могу быть лилипутом.

Весной 1944 Советские войска начали освобождать Бессарабию. В Бухаре было множество евреев из Бессарабии. Из Резины было отправлено письмо, подписанное главой паспортного стола Тамарой Тростьяневской, дочерью маминого брата Лейба. Мама написала Тамаре. В ответном письме Тамара написала, что Лейб и его семья, бабушка с семьёй Кейлы и Голда были в гетто в Рыбнице. В конце 1941 года бабушка, Голда и семья Кейлы переехали в Приднестровье [7] наряду с другой группой еврейских заключённых. По дороге туда, в Гвоздавке [Одесский район], их застрелили – около 500 людей были похоронены там. Дядя Лейб и его дети остались в Рыбнице и выжили. Тамара написала, что она пришлёт нам разрешение, чтобы вернуться в Кишинёв как только он будет освобождён. Когда мама услышала, что Кишинёв освобождён, она сказала: «Они выслали нам разрешение». Это была правда – мы получили его через две недели. В этот раз евреи из Бессарабии, большинство из них были докторами, организовали два железнодорожных вагона, чтобы доставить нас обратно домой. Мама договорилась с ними о том, чтобы мы тоже с ними поехали. Это были грузовые вагоны, которые присоединялись к множеству локомотивов по дороге на Запад.

По дороге кто-то упомянул, что это было хорошей идеей купить соль из Центральной Азии и продать её дороже в Харькове. Мама купила ведро соли. Когда мы подъезжали к Украине, мама и другие пассажиры вышли из поезда, чтобы получить карточки на еду по которым мы могли получить хлеб и другую еду на железнодорожном вокзале. Они пропустили поезд. Можете ли Вы представить ужас моей матери, когда она поняла, что я единственная кто у неё есть на всей земле? Два дня спустя мы приехали в Харьков. Люди продавали соль и кто-то обратился ко мне: «Тамара, у тебя есть соль?». Они мне помогли продать соль. Наш поезд остановился на грузовой станции и мама и её компаньоны нашли меня там. Она перешла через пешеходный мост над железной дорогой, там было тысячи выгонов, и мама пыталась найти меня. Каким-то образом она сказала своему компаньону: «Я найду свою Тамару тут». И она увидела меня, когда я выходила из вагона. Она побежала в мою сторону. Кто-то сказал: «Тамара, смотри кто здесь». Это была моя мама!

Мы, наконец, приехали в Кишинёв. Там был санитарный пункт осмотра в непосредственной близости от железнодорожной станции. Мы отдали свою одежду на дезинфекцию и получили кусочек каменноугольного мыла. Мы очистились от всех вшей: мы провели в грузовом вагоне больше двух недель, и у мамы и у меня были тонкие длинные волосы. Кишинёв был разрушен: ни трамваев, ни машин, мы могли только передвигаться на «caruta» [Румынское слово означающее карету]. Мама поехала на рынок, чтобы найти как добраться в Резину. Один мужчина, начальник птицефабрики в Резине, согласился нас подвести в Резину. Мы ехали через Орхей и остались на ночлег в Киперченах. В Резине дядя Лейб и его дочери Тамара, Резя, Гитл, Найка и Сося встретили нас. Сося была со своим мужем, остальные были одни. Они жили в своём довоенном доме. Они оказали нам тёплый прием и пригласили остаться с ними. Мама сказала: «Я поеду в Рыбницу, чтобы увидеть Риву, а потом решу, где мы останемся». Тётя Рива и её муж также оказали нам тёплый приём и уговорили нас остаться с ними. Мама также съездила во Флорешты, чтобы видеть наш дом. Ей нужна была швейная машинка. Там никого не осталось – наш бывший арендодатели Турканы переехали в Румынию. Это был последний раз, когда я была во Флорештах. Мама устроилась на работу портнихой. В то время мама встретила мужчину (или это было еще в Бухаре?), он был в тюрьме с папой в Нижнем Тагиле. Он сказал, что они отпустили отца сразу после окончания расследования дела, но папа заболел дизентерией и умер в 1942. В 1945 маме было 40 и она была очень привлекательная. Наши родственники начали искать ей пару.

Они договорились о встрече с Шабс Ухителем из Рыбницы. В начале войны Шабс, его жена и их сыновья Сеня и Боря были отправлены в гетто. Позже их забрали в ужасный лагерь в Варваровке [Николаевский район, Приднестровье]. Одной ночью они сбежали оттуда. Гвардия с собаками преследовала их. Им удалось добраться до Молдавии, где одна молдавская семья предоставила им укрытие, это было неподалеку от Рыбницы. Потом они сами вернулись в гетто. Каждое утро заключенные гетто выстраивались в линии на работу: тот, кто имел ремесло стояли с одной стороны, тот, кто не имел — с другой. Шабс делал шляпы, но когда он присоединялся к группе изготовителей шляп, они говорили ему: «Уходи, ты не делаешь шляпы», там было много негодяев. Когда Советское войско освободило Рыбницу, Борю и Сеню призвали в армию. Борю ранили и отправили в госпиталь. Когда жена Шабса услышала, что её сын был ранен, её сердце подвело её – она страдала от проблем с сердцем – и она умерла.

Повернутися вгору

После войны

Мама и Шабс поженились в 1945 году. Несколько лет спустя Шабс меня усыновил, я взяла его фамилию – Ухитель. Он хорошо обращался со мной, но если бы это случилось сейчас, то я бы лучше оставила имя моего отца. Мы сняли квартиру. Мы были бедны, но мама старалась следовать иудейским традициям. Родственники мамы присоединялись к нам на Песах. Я помню, что первое празднования Песаха в Рыбнице после войны было очень интересным. У мамы была особенная посуда на Песах. У неё был собственный рецепт кнейделов. Она делала мацу соблюдая пропорцию между мукой и водой. Две-три женщины собирались вместе, чтобы делать мацу дома. Позже синагога начала делать мацу и мама делала заказ в январе. Перед Рош-а-Шаной есть день траура. Мама ездила на могилу её отца Дэвида Тростьянетского в Резину в этот день. Мама постилась на Йом-Киппур.

Я пошла во второй класс в школе, но я ничего не знала и не понимала. Неделю спустя меня перевели в первый класс, где были другие дети постарше, согласно моему свидетельству я родилась в 1933 году. Я помню, что мои одноклассники были большими девочками и мальчиками. Я была самой младшей и низкой. Мне сказали сидеть на первом ряду. Мы проходили умножение на три и учитель спросил: «Сколько будет 3 умножить на 5?». Я подняла руку и сказала: «3 на 5 будет 15 и 15 делить на 5 будет 3». «Посмотрите, в маленьком теле находиться сильная душа!» — кто-то произнес в классе. Так я преуспела с самого начала. Позже дети побольше пошли учится в вечернюю школу [среднюю школу для работающих молодых людей в СССР]. Я быстро догнала других детей в школе. Я хорошо училась. Я была особенно хороша в математике. Я также ходила на вышивание и в танцевальные группы в доме пионеров. Я любила танцевать. Я принимала активную роль в школьных событиях. Я была частью школьного совета в школе. Я помню мы записывали всех людей у кого были плохие оценки. Мой одноклассник Вилка Коган (еврейский мальчик), чей отец был директором плантации, имел все плохие оценки. Я помню как выступала против него: «Давайте исключим его из школы! Зачем столько беспокоиться о нём?». Потом я вступила в Комсомолт [8]. Сначала наш школьный комитет принял меня, когда пришло время пойти в районный комитет я вдруг испугалась: «Я многого не знаю. У меня недостаток образования». И я убежала. Позже они меня всё равно приняли. Я закончила 7й класс, когда Сеня Ухител, младший сын моего отчима, вернулся в Рыбницу. Он собирался жениться осенью. У меня не было платья, чтобы надеть на свадьбу и я решила: «Я должна поступить в медицинскую школу, получить мою первую стипендию и заказать себе платье» [студенты высших учебных заведений и школ выходного дня получали ежемесячную стипендию в СССР]. Конечно, это была очень «обоснованная» идея!

Когда я забрала свои документы из школы, наша учительница по математике сказала: «Тамара очень способная в математике, лучшая в классе, не делайте это», но я так упёрлась, что пойду в медицинскую школу, что мама решила оставить всё как есть. Я пошла в медицинскую школу, но потом я плакала все три года, так как мои одноклассники пошли в 8й класс. Я говорила, что они закончат школу и поступят в Колледж, а я до конца жизни буду медсестрой, которая убирает ночные пелёнки. Однако, я любила там учиться и мне удавались практические занятия, но всё же мне было больно – почему я должна быть медсестрой? Я много плакала. Мама и отчим не могли позволить себе меня содержать. Мой отчим ушёл на пенсию, мама получала 250-300 рублей в старой валюте [она имеет в виду денежную реформу 1961 года, деноминация рубля в СССР]. Мама начала откармливать свиней, чтобы продавать свинину и накопить денег на новый дом. Ей удалось купить новый дом.

В школе я сдружилась с Евой Тцаца. Ева и её семья жили в гетто в Рыбнице во время войны. Её отец был инвалидом, и её мама делала какую-то одежду из ваты. Если я носила хоть какое-то пальто до войны, то Ева носила фуфайку. Они были очень бедными. Однако, во время нашего третьего года в школе Еве и мне удалось купить новую одежду на стипендию, которую мы получали. Фамилия Евы сейчас Шварцман, она живёт в Израиле. Мы до сих пор друзья.

У меня была истерика, когда Сталин умер в 1953. Конечно, мы думали о Сталине как большинство людей того времени. Наш отец! Солдаты шли на бой с его именем в устах, и они выигрывали! В нашей семье мы ничего не знали о 1937 году (Большом терроре) [9]. Мои родители были ремесленниками далёкими от политики. Я верила в то, что случилось с моим отцом было трагической ошибкой. В тот день я шла из школы в слезах, когда я столкнулась с мамой Евы. Она обеспокоилась обо мне. Она пришла в нашу школу и позвала Еву: «Что случилось с Тамарой?». Ева сказала: «Сталин умер». Но я должна признаться, что была еще одна вещь, которая разочаровала меня. Согласно еврейскому календарю, я родилась в канун Пурима. Один раз Пурим выпал на 6ое марта, и с тех пор мы праздновали мой день рождения 6 марта. Сталин умер 5 марта, и в этот день было объявлено днём скорби в стране. И я начала плакать с раннего утра 6 марта: «Я так ничтожна. У меня никогда больше не будет дня рождения, и скорбь никогда не закончится в моей жизни, ужасно, это ночной кошмар!» Мама показала моё свидетельство о рождении, в котором было указано, что я родилась 10 февраля. С 1954 я праздновала свой день рождения 10 февраля.

Я закончила медицинский с отличием. Ева и я получили назначения на работу [10] в Теленештах. Мы поехали в Теленешты. Вдруг я получила телеграмму из дома: «Приезжай скорее домой – ты должна приехать в Кишинёв». Одна из других выпускниц, Галина, молдаванка, также закончила школу с отличием, обнаружила, что всех выпускников с отличными оценками принимали в Медицинский Колледж без экзаменов. Галина пошла в министерство [Министерство среднего и высшего образования Молдавии] и получила запрос на двух людей. Мы с нею собрали все нужные документы за один день. На следующий день нас подбросил до Кишинёва водитель грузовика с продовольствием. Мы подали документы и были приняты на Педиатрический Факультет Медицинского колледжа. Когда мы вернулись в Рыбницу, поднялся шум, что мама Тамары заплатила 25 тысяч за то, чтобы Тамару зачислили!». Это был 1954. Это был первый круг послевоенных выпускников в Рыбнице. Только другие три выпускника, помимо меня, поступили в Колледж. Они закончили нашу школу с медалями [высшие награды выпускников школ в СССР].

Всё, что мне нужно было для жизни – это моя стипендия. Регулярно мама отправляла мне джем, который и был моей основной едой. Один из моих однокурсников говорил: «Ты долго не продержишься на джеме». Я должна была проводить множество часов, занимаясь в Колледже. Было немного легче с предметами, которые я изучала в школе, например, с анатомией, но я должна была тратить больше времени на физическую культуру. Мой учитель был фашистом. Он заставил меня сдать некоторые спортивные стандарты ему после того, как я сдала все экзамены и кредиты по основным предметам. Наверняка я уже тогда имела слабые лёгкие, так как я не могла сдать все стандартные требования по физической культуре. Я никогда не пропускала ни одного урока по физической культуре за все 4 года колледжа. Этот Фёдор Фёдорович дал мне мой кредит. В любом случае, это было прекрасным временем, и я обожала колледж. Я жила в хостеле и была активным членом комсомола.

Во время «заговора врачей» [11] я была еще девочкой и многого не понимала, но когда начался XX съезд КПСС в 1956, и они опубликовали речь Хрущёва [13], разоблачающую культ личности Сталина, я была в шоке. Однако, я всё еще активно участвовала в деятельности комсомола. Я ездила на работу на Виргинские острова дважды: в 1955 – после второго года в колледже, и в 1956 – после третьего года. [В 1954-1960 программа Хрущевских островов началась – интенсивное орошение казахской степи, Сибири, Урала и региона Волги с целью развития агрикультуры. 41,8 миллионов гектаров свежо паханной земли. Члены комсомола приняли активное участие в этой работе.] Тогда была очень популярна песня «Здравствуй, земля целинная», когда она играла по радио, моя мама плакала, от слов этой песни её сердце разрывалось. Мы поехали в Павлодар и Петропавловские регионы Казахстана. Мы очень много работали там. Мы работали с зерновым элеватором сооружающим зерносушилку. Я была надсмотрщиком в группе. Молодые работники постоянно матерились там. Мы, девочки, пытались научить их лучшему поведению: «Если вы будете материться, мы не будем работать с вами». Они обещали исправиться, но потом опять что-то у них не получалось, и они ругались. Они приходили извиняться: «Но, девочки, нас нельзя винить, язык нас не слушается, мы даже не успеваем…». Но мы по настоящему услышали реально плохие ругательства, когда Вася, шестидесятилетний мужчина, приехал. Он так ругался, что мы не могли слушать его. Мы боролись день за днем, но на третий день он не пришёл на работу. Он сказал лидеру нашей группы: «Я не могу работать с теми девочками. Они отправят меня в тюрьму»

Вечером мы организовывали танцевальные вечеринки с местными мальчиками и девочками. Нам очень нравился Саша Дубровский, местный мальчик. По окончанию 10ого класса он пошёл работать в магазин грузовиков. Его папа помог ему получить эту работу. В этом магазине были в продаже мыло, консервы, конверты и различные маленькие вещички. Саша также забирал нашу почту. Вечерами он приходил со своим другом, который играл на аккордеоне, и мы танцевали. Тогда была популярна песня «Московские вечера», и мы пели «Кишинёвские вечера», а местные пели «Казахские вечера». Нам регулярно присылали корзины с фруктами из Молдавии. Саша родился и вырос в Казахстане и никогда не пробовал груши. Девочки решили: если кому-то из нас пришлют груши, мы отдадим их Саше. Кому-то прислали 2 груши, и мы отдали их Саше на пробу.

Однажды кто-то из девочек очень сильно заболел, и я сопровождала её до Павлодара. Я отвела её на поезд и пошла на рынок, где продавался виноград – 25 рублей кило. Я попросила 200 грамм, дала продавцу 5 рублей, а он мне 20 копеек сдачу. Я носила куртку из ваты и брезентовые сапоги как и все работники целины. Я взяла этот виноград и выбросила несколько красноватых виноградинок. Продавец посмотрел на меня с удивлением: «Девочка, откуда ты взялась, что ты не ешь такие виноградинки?». Я ответила: «Через две недели я куплю 2 кг за 5 рублей, 2,40 рублей за кило, и получу 20 копеек сдачи. – Ах, я понял». После моего первого раза на Виргинских островах мне вручили значок, официальный, с сертификатом, и у меня есть медаль за второй год – «За открытие Виргинских островов». Я купила пальто на деньги, которые я заработала за второе путешествие туда.

Когда я была на пятом году обучения, мама отправила мне свёрток и 100 рублей из Рыбницы. Моня Коблик из Рыбницы, который приехал в Кишинёв, чтобы купить лекарства для её матери, доставил мне эту посылку. Я знала, кем он был: в Рыбнице все знают друг друга. Моня закончил Технический Колледж в Одессе, со специализацией на холодильниках. Вдруг он предложил: «Давай встретимся вечером!» — мы встретились. Он купил билеты в Русский театр. Утром он должен был вернуться в Рыбницу. Это был его выходной. Он сказал перед тем как попрощаться: «Я вернусь через 2 недели. Давай повторим программу». Мы начали встречаться. Моя мама говорила мне напрямую: «Он очень милый парень из хорошей еврейской семьи». Моя мама была изначально обеспокоена, что я выйду замуж и брошу учёбу, в то же время боялась, что я выйду за русского. Позже, когда я была на третьем, четвёртом и пятом году колледжа, она начала беспокоиться, что я навсегда останусь одна: все девочки выходили замуж, но не я. Я просто осматривалась: этот парень не очень хорош для меня, а этот не подойдет мне.

Мой муж Моня Коблик родился в Рашкове в 1928. Еще до войны его семья переехала в Рыбницу. Его отец Давид Коблик был директором магазина. Его мама Этиа Коблик была домохозяйкой. Его мать была милой женщиной. У него есть старший брат – его зовут Михаил, и младшая сестра – Фаня. Во время Великой Отечественной войны они были эвакуированы в Казахстан. Его отец умер там в 1942. После войны они жили в Рыбнице. Он работал бухгалтером. Его жена Маня была преподавателем. У неё было двое детей: Галина и Давид. Фаня была химиком-инженером. Её муж Валерий Ластов был председателем в Еврейском сообществе в Рыбнице. У них двое дочерей: Ирина и Мила. Они живут в Беэр-Шеве в Израиле. Дом в котором Валерий и Фаня жили в Рыбнице был общинным домом, названным в честь мамы Валерия «Рахель».

Мы поженились в Кишинёве 25 апреля 1959, когда я заканчивала 5 год обучения в колледже. В этот день четверо из моих однокурсников зарегистрировали свой брак. Моя группа пришла в офис регистрации. Это было время лекции по психиатрии, которую мы все пропустили. После гражданской церемонии мы организовали праздник для наших родственников в Кишинёве, но у нас была большая свадьба в Рыбнице 2 мая. Мои родственники и конечно же старший брат мамы Лейб из Резины приехали к нам. Мама хотела, чтобы была хупа, но я была членом комсомола, активистом и членом Комсомольского комитета на курсе. Я сказала: «Без Хупы!». Мама долго пыталась уговорить меня: «Дядя Лейб говорит, что он никогда не видел еврейской свадьбы без хупы». Я была непоколебима: «Тогда пусть он не приходит!». Мама, конечно же, не передала ему, что я сказала, но что я должна была делать? В конце концов хупы не было, но, что касается всего остального, это была потрясающая еврейская свадьба. Было более 100 гостей и хороший оркестр. Гости веселились и танцевали: мы организовали свадьбу в здании пожарных в Рыбнице.

После свадьбы мы жили в Кишинёве. Мы сняли квартиру и заплатили за целый год деньгами, которые нам подарили на свадьбу. Я сразу забеременела. Мне было 25, будучи доктором я знала, что самое время заводить детей. Для меня рождение детей было более важным, чем замужество: мы часто разговаривали с однокурсницами, что у нас будут дети даже если мы никогда не выйдем замуж. Зимой я уже была на 6м месяце беременности, у меня были практические занятия в больнице в Рыбнице. Это была большая больница. Однажды наш главный врач Цонис, еврей, пригласил меня в офис: «Тамара Александровна, Полишук не сможет прийти на ночную смену, Вы её возьмёте. Идите отдохните дома, возьмите нашу дежурную машину, и Вас потом подбросят обратно сюда». Я осталась на ночную смену. Я боялась ночных смен – Вы никогда не знаете, каких пациентов ожидать ночью. Ночью привезли молодого парня из хостела: у него был жар, ужасно красные ноги. Я сразу же диагностировала рожистое воспаление и поместила его в инкубатор. Утром Цонис приехал на работу: он был инфекционистом. Это было очень редким диагнозом и его сложно подтвердить. Он диагностировал пациента и сказал на утренней встрече: «Молодой доктор был на дежурстве, она хорошо справилась с ситуацией, диагностировала болезнь, изолировала пациента и выписала правильное лечение». Он похвалил меня. Я работала в больнице до последнего дня. Я помню как старая женщина, пациент в госпитале, подошла ко мне. Она не знала, что у нас учебная практика, так как мы работали как настоящие доктора: «Доктор, милая, Вы на работе, когда у Вас опустился живот». 16 марта в Рыбнице моя старшая дочь Элла родилась.

После практики я вернулась в Кишинёв с моим ребёнком. Сначала сестра Мони Фаня жила с нами, чтобы помогать мне, потом моя мать. Я сдала свои государственные экзамены и получила диплом педиатра. Мой муж работал в Одесском отделе конструирования. Они строили первый 100Е холодильник в Кишинёве. Когда конструирование закончилось, ему предложили стать руководителем производства этого холодильника, так как в Молдавии не было никаких свободных экспертов. Они пообещали ему квартиру в Кишинёве. Министр мясной и молочной продукции Молдавии написал письмо Министру Здоровья. Он написал, что так как Моня Коблик был высококвалифицированным экспертом, и в Молдавии не было специалиста по холодильникам, нужно помочь найти его жене работу. Однако, только через год мне предложили работу доктором в детском саду.

Мой муж также не получил квартиру сразу же. Мы сняли квартиру за 20 рублей в месяц, когда его зарплата была 90 рублей, и у нас не было никаких больше доходов. Жизнь была тяжелой, но мы справились. Когда я пошла на работу, я оставляла Эллу в яслях рядом с домом. Мы вообще жили в «красной угловой комнате» мясокомбината, комната была 28 квадратных метров. Была печь для прогрева комнаты, но температура никогда не была выше 14 градусов. Элла постоянно болела. В 1964, когда я снова забеременела, мы получили однокомнатную квартиру со всеми удобствами. В 1962 мой отчим умер в Рыбнице. Он был похоронен по еврейским обычаям, в тахрихиме, и мама пригласила Рабина. Я всегда вспоминаю Шабса с благодарностью, он вырастил меня, дал мне шанс получить образование, он был отличным отцом. Мама продала свой дом в Рыбнице и переехала к нам в 1964. Летом родилась моя вторая дочка – Софа. Два года спустя мы получили большую трёхкомнатную квартиру на улице Зелинского. Элла пошла в садик, Софа в ясли. После моего отпуска по беременности я не вернулась на прошлую работу. Я хотела работать в больнице. Я пошла работать районным доктором в пригороде Кишинёва. В любую погоду – жаркую или холодную, дождливую или пасмурную я должна была добраться до своих пациентов: у меня было около 30 звонков ежедневно. Чтобы сократить дорогу, сопровождающая меня сестра и я проходили через тростниковые кусты на окраине пригорода. Там у меня было первое лёгочное кровотечение в 1967. Я смогла подобраться ближе к дороге, где какие-то люди меня увидели. Позже эти кровотечения повторились. Я поехала в Институт Пульмонологии в Москве, чтобы проконсультироваться со специалистами. Они не приняли окончательный диагноз, но они сказали мне избегать холода и стресса и взять обязательный отпуск на юге Крыма, где не было очень жарко [Климат в Крыму очень благоприятный для людей с лёгочными проблемами]. Мне было 32 года, у меня было двое маленьких детей, и моей целью было дожить как минимум до 50 лет. Я умаляла Господа, чтобы он дал мне отлежаться пока мне не стукнет 50 лет, чтобы у моих детей не было мачехи. Мы потратили все наши деньги на поездку в Крым. Я ездила в дома отдыха ежегодно, или мой муж, дочки и я ездили туда и снимали комнату. Я должна была взять менее загруженную работу: я начала работать лектором в Медицинском Университете Кишинёва.

Когда Элла пошла в школу, Софа ещё ходила в садик, а потом Софа пошла в школу. Они обе ходили в школу неподалёку с домом. Они хорошо учились: они были усердные и дисциплинированные девочки. Я посещала родительские собрания в школе и проводила время с девочками. Они были очень общительные и контактировали с людьми всех национальностей. Я обожала организовывать дни рождения моих детей. Они приглашали своих одноклассников и соседей. Мама и я пекли печенья и торты, покупали сладости и фрукты. В особенности много фруктов было на дне рождения Софы: она родилась летом, 2ого июля. Я делала фруктовые коктейли для детей: это были первые коктейли в Кишинёве, они были новшеством для людей там. Я попросила Моню подарить мне миксер на 8ое Марта [Международный Женский день]. Я купила высокие стаканы для коктейлей – чешские стаканы с мушкетёрами на них. Коктейли были высшей точкой вечеринок: кто-то хотел розовый, другой хотел оранжевый, с вишнёвым или абрикосовым джемом. Я обожала эти праздники не меньше своих дочек и их друзей.

Мне также нравилось, когда мои друзья навещали меня. Мы праздновали дни рождения и Советские праздники: 1 Мая, Октябрьские праздники [День Октябрьской Революции] [14] и Новый год, конечно же. Согласно нашим семейным традициям, мы также праздновали еврейские праздники. Моя мама, которая тогда жила в Кишинёве, ходила в синагогу, и у неё было своё собственное место там. У каждого еврея должно быть личное место в синагоге. На Рош-а-Шана они приносят деньги в купель [basin, Yiddish], и мама всегда делала вклад. На Йом-Киппур она оставалась на весь день в синагоге и постилась. Мои девочки и я забирали её домой оттуда. Мои девочки вспоминали после того, как она умерла: «Мама, помнишь как мы сопровождали бабушку?». Я помню, что в синагоге было очень много людей, когда мы приходили за моей мамой, но после 1989 года очень мало евреев было там – множество евреев переехало в Израиль. Нельзя было не заметить этого. На Песах мама покупала курицу на рынке и брала её на шхиту. Она делала специальный ликёр и доставала свою праздничную посуду. У неё были красивые тарелочки для подачи пудинга. На Хануку мы давали деньги девочкам. Помните, я рассказывал Вам историю моего детства, когда я и моя сестра получали разное количество денег. Я всегда давала свои детям одинаковую сумму. На Пурим мама и я делали хоменташи. Поэтому мои девочки знали все еврейские традиции.

В 1970е, когда евреи начали переезжать в Израиль, многие наши родственники отправились туда. Племянница сестры моей матери Сони Маня Дувидзона была одной из первых, кто туда переехал, её муж и тётя Соня поехали с ними. Дети Лейба переехали в Израиль: Итцык-Мойше, Бэйла, Хаика, Сося, Гитл, Песя и Тамара. Яша, самый младший, переехал в Америку. Он жил в Нью-Йорке. Дядя Ляйб умер в Резине еще в 1961. Тётя Рива умерла в 1970х, её сыновья Фима и Давид переехали в Израиль. Её дочь Геня переехала туда в 1991. Сестра моей мамы Лейка, брат Исаак и множество племянников и племянниц были в Израиле. Мама намеревалась туда поехать, но мой муж и я были против, так как наши дочери не хотели переезжать туда. Поэтому этот вопрос больше не поднимался.

Элла хорошо училась, но у неё были проблемы с животом, и после того как она закончила 8 класс я решила, что высшее образование для неё не обязательно. Она была красивой и обаятельной, поэтому я решила, что скоро она выйдет замуж. Элла поступила на Бухгалтерский учёт в Промышленно-Экономической Технического училища. По окончанию она пошла работать в проектно-конструкторский институт мясо-молочной продукции. Она была умным и трудолюбивым сотрудником. У неё была должность старшего инженера, но ей нужно было высшее образование, чтобы сохранить её. Поэтому мы решили: «Так как ты не выходишь замуж, иди учись». Она поступила на факультет теплотехники Днепропетровского Колледжа железнодорожного транспорта. Она училась по переписке. 6 лет спустя она защитила свой диплом с отличием. Она продолжила работать на мясо-молочном заводе. У неё была репутация самой образованной девочки на заводе, но она не была замужем.

Софа закончила 10 класс с отличием в 1981. Её отец решил, что она должна поступить на Факультет механики в Сельскохозяйственном колледже, который считался самым сложным в Кишинёве. Я сопровождала её на экзамен по физики. Там было 8 групп, 240 экзаменуемых. Она была единственной девочкой в толпе мощных парней. Многие из них отслужили в армии. Софа пошла на экзамен в группе с шестью другими абитуриентами. Она пришла через час: «Четыре» [в СССР была пятибальная система оценок]. «Почему 4?» — спросила я. Она ответила: «Мама, до меня было пять двоек». У неё были пятёрки по всем остальным предметам. Софа обожала свою учёбу, и у неё не было проблем с чем-либо. Её однокурсники часто вместе навещали её. С самого начала я заметила Виктора Клошко, симпатичный русский в их компании, ему особенно нравилась Софа. Они поженились еще до конца учёбы и переехали в Соколяны, куда они получили назначения на работу. В 1987 дочка Софы Юлия родилась, и они вернулись в Кишинёв.

В 1988 я ушла на пенсию в возрасте 55 по моим документам [женский пенсионный возраст в СССР]. Я продолжила давать лекции на пол ставки в Университете и также работала туристическим гидом. На летние и зимние каникулы я проводила туристические экскурсии в различные города СССР. Так я побывала в Киеве, Ленинграде, Крыму и Карпатах. Мне нравилось быть пенсионером, но в 1989 году у моей старшей дочери диагностировали страшное заболевание, ей было 29. Три дня спустя ей сделали операцию, вытащили 2/3 её кишечника. Профессор сказал мне, что всё будет хорошо, что ни осталось раковых клеток, но в возрасте 29 вещи растут быстро и я , будучи доктором знала какая шаткая ситуация была.

Началась перестройка [15] – ситуация в стране была не стабильной. Я решила забрать Эллу в Израиль, чтобы подлечить её, но в начале 1990 моя мать серьёзно заболела. Она умерла в июле в возрасте 83. Мама была похоронена в Доине [кладбище в Кишинёве], в еврейской части. Мы следовали еврейскому ритуалу. Мы позвали Рабина из Синагоги, мои родственники приехали из Рыбницы. Мужчина из синагоги провел красивый ритуал для мамы. Мама была накрыта ритуальным покрывалом, который он забрал с собой после службы. Потом у нас был траур 7 дней (Шива). Все было организованно по еврейским обычаям.

В тот год, когда мама умерла, я сказала: «Буду организовывать Рош-а-Шану и Песах как моя мать». На Песах я купила курицу за 45 рублей на рынке – это тогда была огромная сумма – и пошла на шхиту в синагогу. Там была очередь на мацу. У меня не было ограничено время, я должна была пойти на занятие. Я попросила его: «Пожалуйста зарежьте мою курицу, я должна уходить, Вы знаете, у меня нет времени». Там была огромная очередь, и он один обслуживал их. Я прокричала: «Я не могу ждать здесь, там 30 человек ждут меня в аудитории, я иду домой». Я не могла опоздать и сказать моим студентам, что я опоздала, потому что ждала пока зарежут мою курицу. Шойхет извинился перед всеми, пошёл в свою комнату, где он зарезал курицу. Так я сделала всё как моя мама на Песах, всё согласно правилам. С тех пор я соблюдала все традиции. Мой правнук Максим тоже любит этот праздник. Когда он навещал меня на новый год еще малышом, он спрашивал: «Бабушка, будут ли зажжены свечи сегодня?» — я ему объясняла, что это не еврейский праздник, а праздник для всех людей.

В 1991 году мой муж, Элла и я переехали в Израиль. Мы остались в Реховоте и ходили учить язык в уплане. Затем я должна была сдать экзамен, чтобы получить лицензию на работу доктором, так как мне было 58 [в Израиле женщины выходят на пенсию в 60]. Наши профессора Израиля были моими экзаменаторами. Я должна была сдать экзамен на иврите. Я ответила на все их вопросы, сдала экзамен и получила разрешение на работу — ‘rishayon’. Нам с мужем сразу предложили работу ухода за старыми людьми больными маразмом. Мы должны были оставаться в Тель-Авиве. Их сыновья были очень обеспеченными людьми и пригласили на интервью, я согласилась месяц поработать на них. Позже они отправили своих стариков в дом престарелых, но через месяц один сын позвонил мне и сказал: «Пожалуйста возвращайтесь. Папа не хочет быть там. Папа постоянно плачет». Мы с мужем обсудили это и вернулись на эту работу. Мы два года на них работали.

Мы платили аренду за квартиру в Реховоте, где Элла остановилась. Я становилось то лучше, то хуже, бросала работу и находила новую, но она никогда не работала по своей специальности. В январе 1995 у Эллы начали расти метастазы. Мы с мужем вернулись в Реховот. У Эллы было четыре операции. В это время я навещала Кишинев, у Софы ожидалось пополнение. Весной 1995 сын Софы Максим родился. За неделю до отъезда я сломала тазобедренную кость – меня забрали в Израиль на растяжение и операцию. После выздоровления я заботилась об Элле и никогда больше её не оставляла. Незадолго до смерти Софы, Юлия и восьмимесячный Максим навестили нас в Израиле. В январе 1996 моя Элла умерла. Конечно мы её похоронили согласно еврейским традициям. Моя дочь, её двое детей и её муж были там. Мы соблюдали Шива. Через год после смерти Эллы мы вернулись к нашей младшей дочери в Кишинёв. Каждый год я ходила на могилу своей дочери в Израиле. Человек живет столько, сколько его помнят. Когда я ездила в Израиль я обзванивала своих родственников, и 15-20 человек собирались: родственники, друзья и соседи. Мы за столом вспоминали об Элле. В 2002 году я посетила Израиль в последний раз. Я должна была поехать туда в 2003, но у меня была острый приступ желчнокаменной болезни, и мне сделали операцию. В 2004 году провели операцию на моих легкий в онкологическом институте. Я должна поехать к своей дочери. Я не была там три года. Я обещала ей навещать её каждый год.

Сначала у моей дочери Софы было сложное время после перестройки в 1990х. Софа соглашалась на любую работу, которую предлагали: она шила, приглядывала за детьми того же возраста, что Максим и Юлия, забирая их из школы и помогая им с домашней работой пока её муж не открыл маленький магазин по ремонту БМВ. Это их семейный бизнес. Софа работает там бухгалтером, а муж сестры Виктора помогает с починкой. Моя правнучка Юлия закончила школу в этом году и продолжит обучение дальше. Максим пойдет в четвертый класс. Мой муж и я привязаны к ним и наши чувства взаимны. Мои правнуки навещают меня на еврейские праздники, и я пытаюсь научить их еврейским традициям и тому, что я знаю об истории семьи.

Еврейская жизнь в Кишинёве сейчас очень интересная, как только Вы начинаете участвовать в ней. Я посещаю множество развлечений. Вчера в еврейской библиотеке мы отметили 10й юбилей клуба пенсионеров. Мы встречаемся каждый месяц в клубе. Мы слушаем лекции по еврейской истории и культуры и выступления артистов-любителей. По еврейским праздникам мы слушаем историю каждого праздника, и подаётся традиционный ужин: на Песах или на Пурим. Наш женский клуб Гава также собирается в библиотеке. Это очень милый клуб, там собираются интеллектуалы одного возраста: четверо-пятеро докторов, а остальные тоже с высшим образованием. Мы приносим свои угощения: мороженное и фрукты. Мы заранее договариваемся, что каждый из нас принесет. Недавно у нас был интересный конкурс: «блюда моей матери». Я сделала пудинг с мацой, добавив жир и печень курицы , совсем как моя мать делала. Я победила. У нас также есть Еврейский Образовательный Университет [курс лекций сообщества], работающий каждую второе воскресенье. 50-60 человек посещают. Мы слушаем прекрасные лекции в еврейском клубе. Эхил Шрайбман, классический писатель в Кишинёве, проводит их. Он проводит уроки на идише. Я знаю и люблю идиш, но не с кем поговорить на нем. Последний раз, когда я говорила на идише — это было с матерью.

Хесед [16] Иуда очень помогает. Мы получаем ежемесячные посылки с курицей, хлопьями, сахаром, чаем и так далее. Они платят за наши медикаменты и регулярно дают одежду: мне дали тапочки и два спортивных костюма. Когда я была в госпитале, тёплая куртка с длинными рукавами от костюма оказалась очень практичной – могла легко расстёгиваться, что было очень удобным, когда пришло время снять повязки. Мои бывшие коллеги помнили меня. Недавно директор Медицинского училища, где я преподавала принес мне огромный букет цветов и подарок на юбилей.

Повернутися вгору

Словарь

[1] Бессарабия: историческая область в юго-восточной Европе между реками Днестр и Прут, в южной части Одесского региона. Бессарабия была частью Российской Империи до Революции 1917 года. В 1918 местное правительство провозгласило независимость, и позже территория была присоединена к Румынии. Парижский договор (1920) признал это объединение, но СССР никогда не принял это. В 1940 Румыния была вынуждена уступить Бессарабию и Северную Буковину СССР. Две провинции имели почти 4 миллиона жителей, большинство из них румын. Хотя Румыния повторно заняла часть территории во время Второй Мировой войны, Румынский мирный договор 1947 подтвердил принадлежность этих провинций СССР. Сегодня это часть Молдавии.

[2] Великая Отечественная война: 22 июня 1941 в 5 часов утра нацистская Германия напала на Советский Союз без объявления войны. Это было началом Великой Отечественной войны. Германский блицкриг, известный как операция Барбаросса, почти удался в первом месяце. СССР был не совсем готов к войне, советские войска терпели тяжёлые потери в первые недели войны. К 1941 году немецкая армия захватила Украинскую Республику, осадила Ленинград, второй по величине город СССР, и угроза повисла над Москвой. Для Советского союза война закончилась 9 мая 1945.

[3] Кишинёвский погром 1903: 6-7 апреля, во время православной Пасхи, произошли погромы в Кишинёве и в пригороде, в результате этого погрома было убито около 50 евреев и сотни покалечено. Еврейские магазины были разрушены, и множество людей осталось без дома. Погром стал переломным моментом в истории еврейской черты осёдлости и сионистского движения не только из-за масштаба, но и из-за реакции местных авторитетов, которые или не могли или не хотели остановить погромщиков. Погром оказал сильное воздействие на еврейский мир и будущих сионистов, побудив их к присоединению к движению.

[4] Колхоз: Коллективное хозяйство. Способ организации производства при котором все средства производства находятся в совместной собственности и под общим руководством, все результаты труда распределяются между участниками поровну. В 1929 в СССР получил широкое распространение, заменив семейные фермы.

[5] Враг народа: Официальный термин, использовавшийся в СССР после Февральской революции, означал противников режима.

[6] Аннексия Восточной Польши: По секретному протоколу в пакте Молотова-Риббентропа, разделяющем сферы влияния между СССР и Германией в Восточной Европе, СССР оккупировало Восточную Польшу в сентябре 1939. В начале ноября аннексированные земли были разделены между Украинской и Белоруской Советскими Республиками.

[7] Приднестровье: Территория, расположенная между Чёрным морем и реками Буг и Днестр. Термин происходит от румынского названия Днестра (Nistru) и был придуман после оккупации территории нацистскими и румынскими войсками во время Второй Мировой войны. После оккупации территории Приднестровье превратилось в место обитания депортированных румынских евреев. Регулярные депортации начались в сентябре 1941. В течение следующих двух месяцев все выжившие евреи Бессарабии и Буковины и небольшая часть еврейского населения старой территории Румынии были расселены по берегу Днестра. Первая волна депортаций достигла почти 120,000, в середине ноября 1941 была остановлена Йоном Антонеску, румынским диктатором, вследствие интервенции Совета румынский еврейских общин. Депортации возобновились в начале лета 1942, затронув более 5,000 евреев, уклонившихся от постановлений о принудительном труде, также их семей, сторонников среди коммунистов и евреев Бессарабии, которые находились на старой территории Румынии и в Приднестровье во время Советской оккупации. Наиболее ужасающими лагерями Приднестровья были Вапнярка, Рыбница, Березовка, Тульчин и Ямполь. Большинство депортированных в Приднестровье евреев умерло между 1941-1943 вследствие ужасающих жизненных условий, болезней и недостатка еды.

[8] Комсомол: Молодёжная коммунистическая организация созданная в 1918. Задачей Комсомола было распространение идей коммунизма и привлечение рабочих и сельской молодёжи к построению Советского союза. Комсомол также стремился к коммунистическому воспитанию, вовлекая рабочую молодёжь в политическую борьбу, дополненную теоретическим образованием. Комсомол был более популярен чем коммунистическая партия из-за того, что к комсомолу могли присоединиться непросвещенные пролетарии, в то время как члены партии должны были иметь хотя бы минимальную политическую квалификацию.

[9] Большой Террор (1937-1938): современный термин, обозначающий период наиболее массовых репрессий Сталина и политических преследований в Советском союзе в 1937-1938 годах. Целью массовых репрессий были в основном коммунисты. Более половины арестованных людей были членами партии во времена преследований. Вооруженные силы, коммунистическая партия и правительство в целом были очищенны ото всех предположительных диссидентов; жертв как правило приговаривали к смерти или к тяжёлым работам. Большинство таких приговоров держалось в секрете, и только некоторые случаи были публичными — «показательными испытаниями». К 1939 Сталину удалось привести как и партию, так и народ к состоянию полного подчинения закону. Люди так боялись репрессий, что массовые репрессии уже не нужны были. Сталин правил как абсолютный диктатор СССР до самой его смерти в марте 1953.

[10] Обязательное назначение по работе в СССР: Выпускники Высших Учебных Заведений должны были выполнить обязательное назначение по работе, выданное их ВУЗом. После выполнения этого назначения молодые люди могли устроиться в любой город или организацию.

[11] Дело врачей: Заговор Московских докторов с целью убийства ведущих политических деятелей и представителей партии. В январе 1953, Советская пресса доложила, что 9 докторов, шестеро из которых были евреями, были арестованы, и они признали свою вину. Так как Сталин умер в 1953, суд так и не произошёл. Официальная партийная газета Правда позже объявила, что обвинения были сфальсифицированными, а признания были получены путём пыток. Этот случай был одним из худших анти-семитских инцидентов во время правления Сталина. В своей секретной речи на XX съезде КПСС 1956 Хрущёв заявил, что Сталин хотел этим путём очистить высшее советское руководство.

[12] XX съезд КПСС: На 20м съезде Коммунистической партии СССР в 1956 Хрущёв публично разоблачил культ личности Сталина и поднял завету тайны того, что произошло в СССР во время лидерства Сталина.

[13] Никита Хрущёв (1894-1971): Советский коммунистический лидер. После смерти Сталина в 1953, он стал первым Секретарём Центрального Комитета КПСС, главой партии. В 1956 году во время XX съезда КПСС предпринял беспрецедентный случай разоблачения культа личности Сталина и его методов. Его освободили от должности Первого Секретаря ЦК КПСС в октябре 1964. В 1966 его отстранили от участия в ЦК КПСС.

[14] День Октябрьской революции: 25 октября (по старому календарю) 1917 года стало знаменательным днем победы Великой Октябрьской социалистической революции. Этот день является самым важным в истории СССР.

[15] Перестройка: Советская экономическая и социальная политика конца 1980х, ассоциированная с именем советского политического лидера Михаила Горбачёва. Термин относится к попыткам трансформирования застойной, неэффективной командной экономики СССР в децентрализованную рыночную экономику. Промышленным руководителям и местным органам власти была предоставлена большая автономия, и были проведены открытые выборы в попытке демократизировать Коммунистическую партию. В 1991 политика перестройки провалилась вследствие распада СССР.

[16] Хесед: румынская версия еврейского слова обозначающее заботу и любовь. Hesed это название благотворительных организация, основанных Амусом Авгаром в начале XX века. Клеймс Конференс совместно с объединением Хеседов оказывает помощь нуждающимся евреям и помогает их саморазвитию несмотря на их сложную жизненную ситуацию. Хесед оказывает услуги помощи всем, в особенности старым людям. Основные социальные услуги включают в себя: информационные услуги (обеспечение информацией, реклама деятельности центра, зарубежные связи и бесплатная аренда медицинского оборудования), услуги по хозяйству (присмотр и помощь в доме, обеспечение продовольствием и т.п.), общественные услуги (кружки, совместные ужины, дневная поликлиника, медицинские и правовые консультации), деятельность волонтёров (обучение). Хесед произвёл революцию в еврейской жизни на постсоветском пространстве. Люди увидели и почувствовали перерождения еврейских традиций гуманизма.

Иван Барбул

Иван Барбул со своими родственниками (1962 год)

Кишинев, Молдова

Иван Барбул выше среднего роста, широкоплечий, выглядит молодо для своего возраста. У него густые седые волосы, мягкие черты лица и выразительные глаза. У Ивана низкий, профессорский голос. Самым драматичным моментом нашего разговора был рассказ о гибели его родителей, сестер и младшего брата во время Холокоста. Он не мог сдержать слезы, и его голос дрожал. Как бы тяжело это ни было для него, он настаивал на том, чтобы рассказать историю до самого конца. Его жена, Лиана Дегтяр, была рядом с ним во время нашей беседы. Она была постоянно готова помочь, так как у Ивана проблемы с сердцем. Иван, его жена и их взрослый сын Борис Барбул живут в просторной трехкомнатной квартире в районе Рышкановка в Кишиневе. Квартира обставлена удобной мебелью. У них большая коллекция книг на русском языке: художественная литература, научные труды и книги по физике и математике. Все члены семьи связаны с наукой. Ощущается, что они любят друг друга – они относятся друг к другу очень тепло и часто смеются вместе.


Информация об интервью

Рассказчик: Иван Барбул
Интервьюер: Наталья Фомина
Дата интервью: Июнь 2004
Место: Кишинев, Молдова



Мое семейное происхождение

Моего прадеда по материнской линии звали Абрам Шафершупер. Мой дядя Йоэль, брат моей матери, сказал мне, что наш прадед служил в царской армии 25 лет, некоторое время в конце 18 или начале 19 века. Я не знаю, служил ли мой дед кантонистом [1] или его завербовали на службу, когда он достиг совершеннолетия. Когда он был демобилизован, царь предоставил ему участок земли в Бессарабии [2], в селе Царевка недалеко от Резины. Наша семья по материнской линии была родом из Царевки. Дядя Йоэль сказал мне, что мой прадед был чрезвычайно сильным человеком. Между самыми сильными людьми в деревне регулярно проводились конкурсы, и мой прадед был непобедим. Эти конкурсы, должно быть, были очень жестокими, так как мой прадед был убит во время одного из них. Мой дедушка Моисей Шафершупер переехал в Резину [Бессарабская губерния, Оргеевский район. Согласно переписи 1897 года в Резине было 3652 жителей, из которых 3182 были евреями]. Ему принадлежал участок земли, на котором он выращивал виноград. Мой дедушка умер до моего рождения. Я думаю, что это произошло в 1910-х годах. Моего брата, 1918 года рождения, звали Моисей в честь моего деда.

Я хорошо знал свою бабушку, Этл Шафершупер. Она родилась в Балте [Одесская область, Украина], в семье Альпера Нермана. Моя бабушка была маленького роста и милая, как все бабушки. Она всегда носила платок. Я помню, что она выращивала виноград. Мы, дети, ходили на виноградник, чтобы собрать самый спелый виноград. Виноград использовался для изготовления вина, которое продавала моя бабушка. У нее также была корова. Она доила ее, и мы пили свежее молоко прямо из ведра. У моей бабушки был красивый большой двухэтажный дом на берегу реки Днестр. В доме всегда был восхитительный запах еды и свежего молока. В подвале был винный погреб. Дочери моей бабушки и их семьи жили на первом этаже, а моя бабушка жила на втором этаже. Моя бабушка строго соблюдала еврейские традиции, как и ее дочери. Никто не работал в Шабат. Они зажигали свечи. Моя бабушка умерла во время Великой Отечественной войны [3], в эвакуации, куда была отправлена с одним из своих детей. У бабушки Этл было семеро детей. Я мало знаю о них.

Следующая дочь моей бабушки после моей мамы была Злота. Она была замужем и жила со своей семьей в доме моей бабушки. Я думаю, что у нее был сын. Я помню, что он был болен и имел какую-то форму истерии. У него были атаки. Я помню, как однажды посетил их, и мне не разрешили войти в его комнату: там была старуха, которая работала над ним против сглаза. Мне пришлось ждать, пока она не закончит свои заговоры. Тетя Злота умерла в эвакуации во время Великой Отечественной войны. У меня нет подробностей о том, как это произошло.

Брат моей матери Янкель умер в 1937 году, и это все, что я о нем знаю. У меня также нет информации о сестре моей мамы Анне.

Брат моей матери Шмиль родился в 1903 году. Он был богатым человеком. Он владел пекарней. Его жену звали Хая. Их сын Семен был примерно на пять лет старше меня.

Все, что я знаю о сестре моей матери Мариасе, это то, что она родилась в 1906 году и до войны жила в доме моей бабушки.

Младший брат моей матери Йоэль родился в 1907 году. Он был оптовым продавцом муки до того, как Бессарабия была присоединена к Советскому Союзу [см. Присоединение Бессарабии к Советскому Союзу] [4]. Его жена Рива тоже родилась в Резине, ее родители жили в большом каменном доме в нашем районе. После войны я нашел своего дядю Йоэля в Черновцах, и он был тем, кто много рассказал мне об истории моей семьи. Во время войны дядя Йоэль сократил свою фамилию с Шафершупера до Шупера. Позже семья Йоэля переехала в Нью-Йорк, США. Мой дядя умер в 2001 году. Рива и ее сын Михаил живут в Нью-Йорке. Риве 92 года. Она пишет нам письма на русском языке.

Моя мама, Фейга Рыбакова, была самой старшей в семье. Она родилась в Резине в 1899 году. Она была высокой, стройной и тихой. Я не знаю, как далеко зашла моя мама в своем образовании. Она могла читать и говорить на идише и русском, и она знала иврит. Я не знаю, как встретились мои родители. Мой отец приехал из Рыбницы, города на противоположном берегу Днестра [левая сторона реки, приднестровская сторона]. Я думаю, что они знали друг друга некоторое время, прежде чем они поженились.

Я мало знаю о родителях моего отца. Его отец, Самуил Рыбаков, жил в Рыбнице. В начале 20 века он переехал в США. Мой дедушка дважды женился. Он женился после того, как умерла его первая жена. У моего деда было больше детей в США, но я не смог их найти. Я ничего не знаю о его первой жене: матери моего отца. Старший брат моего отца, Песах Рыбаков, жил в Одессе [сегодня Украина], а также сестра моего отца Шейва. Ее мужа звали Гриша (нежно от Григорий) Колкер. Их дочь звали Полина. У нас не было с ними никаких контактов до 1940 года, когда Бессарабия принадлежала Румынии.

Мой отец, Герш Рыбаков, родился в 1894 году. Окончил школу в царской России. Он умел читать и писать по-русски, он был образованным человеком, и у нас дома была большая коллекция книг на русском языке. Мой отец, должно быть, закончил ешиву, так как он был учителем в хедере в Резине и знал иврит. Мой дядя Йоэль сказал мне, что в 1914 году, когда началась Первая мировая война, мой отец переехал к дедушке Самуилу в США, чтобы избежать службы в русской армии. Моя мама уже была его невестой. Год спустя он вернулся, и они поженились. У них была традиционная свадьба под хупой. В то время не могло быть иначе. После свадьбы мои родители поселились в Резине. Я не знаю, как они пережили революцию [см. Русская революция 1917 года] [5], но в 1918 году, когда Бессарабия была присоединена к Румынии [см. Присоединение Бессарабии к Румынии] [6], у них уже было трое детей: Абрам, самый старший, родился в 1915 году, моя сестра Анюта родилась год спустя, а мой брат Моисей родился в 1918 году. Моя сестра Нехома родилась в 1922 году, Рива в 1924 году, затем родилась Бетя в 1926 году и Шмиль в 1936 году. 12 декабря 1929 года я родился в Резине; мои родители назвали меня Исааком.

Вернуться к началу

Взросление

Резина была еврейским городом. Большинство его населения были евреи. Вокруг города находились молдавские деревни: Стохная, которая находилась менее чем в одном километре от города, Черное на другой стороне города и Черная река. В Резине евреи были в основном торговцы и ремесленники: жестянщики и портные. Также были еврейские врачи. Доктор Гроссман жил недалеко от того места, где жил дядя Йоэль, в центре, а также был доктор Рапопорт, который переехал в Сороки после Великой Отечественной войны. В центре города были магазины, принадлежавшие евреям. Евреи не работали в субботу и воскресенье. В Резине была сильная еврейская община. Евреи строго соблюдали все традиции. Был рынок, который был особенно переполнен в рыночные дни. Мои сестры помогали маме делать покупки. В центре находился бульвар и небольшой памятник либо Каролю, румынскому королю [см. Король Кароль I] [7], либо Стефану Великому [Стефану чел Маре, правителю княжества Молдовы (1457-1504)]. В пригороде Резины на берегу Днестра был большой сад, принадлежащий помещику Павловскому. Должно быть, он был русским. Он оставался в своем особняке здесь только летом. Улица Мостовая, где мы жили, шла вдоль Днестра, а вверх по городу была улица Подгорная. Весной Днестр затоплял множество улиц. Если вы отправитесь в Резину сейчас, вы увидите, что город распространился на холм.

Мы жили на первом этаже в двухэтажном доме. Мы купили этот первый этаж у владельца дома, который жил на втором этаже. Тем не менее, она не признавала нашу собственность. Я помню, что это был спорный вопрос для нее, и между нами было некоторое напряжение. Родители тети Ривы жили в прекрасном большом двухэтажном каменном доме рядом с нашим. У нас не было ни сада, ни даже двора. Рядом с домом был сарай, где мои родители держали козу. Когда наступили тяжелые времена, семья продала козу. Было три или четыре комнаты, но только в одной комнате был деревянный пол, в остальных — цементированные полы. Комнаты были влажные. Посреди большой столовой комнаты был стол, достаточно большой для того, чтобы семья из десяти человек могла там сидеть. Для освещения помещений использовались керосиновые лампы. Я также помню кухню с огромной русской печью [8].

Мы не были богаты, учитывая, что наша семья была большой. Мой отец работал в хедере, и наши родственники из США поддерживали нас. Мой отец давал частные уроки дома. Ученики были разных возрастов, но они учились вместе. Мой отец заставил меня посещать их занятия, и я помню, что все они были старше меня. Община и родители мальчиков, должно быть, платили моему отцу за его работу. Я до сих пор встречаю людей, которые говорят мне, что мой отец был их учителем в хедере. Он был строг, но я не помню, чтобы он бил своих учеников. Мой отец был маленького роста, и я не думаю, что у него была борода или усы, хотя это не соответствует образу религиозного еврея. Ни у моих сестер, ни у меня нет фотографий моего отца. У моего отца дома были религиозные и художественные книги на русском языке.

Моя мама была домохозяйкой. Она была тихой и трудолюбивой, какой должна была быть, учитывая, что у нее было так много детей. Я помню, что она много читала и даже заменяла моего отца в хедере, когда это было необходимо. Мне кажется, что она знала иврит.

Каждую пятницу моя мама пекла хлеб на неделю вперед. Она также делала печенье, и я помню запах выпечки в доме. Нас было много, и ей приходилось много готовить. Когда мы сидели за столом, мы должны были быть быстрыми, чтобы взять свою долю, поскольку она не долго оставалась на столе. Моя мама готовила вкусную еду: куриный и говяжий бульоны с фасолью и фаршированную рыбу, которую она готовила как котлеты. Она также часто готовила куриный бульон с домашней лапшой. Бульон с лапшой — мое любимое блюдо. Мои старшие сестры помогали маме готовить. Семья собиралась за столом на завтрак, обед и ужин. Моя мама накрывала стол скатертью, и у каждого из нас было место за столом.

Когда входил мой отец, мы сидели за столом, как будто после получения команды, хотя, конечно, команд не было. Мой отец читал тексты: я не помню, делал ли он это каждый день, но наверняка он делал это в субботу и в праздничные дни. В Шабат на столе всегда было мясо. В пятницу утром моя задача была пойти к шохету, чтобы он зарезал курицу. Я помню, как шохет взял курицу, зарезал ее и повесил за связанные ноги так, чтобы кровь капала вниз. У него также была говядина на продажу: в Резине была кошерная бойня. Дома мы говорили на идише. Мой отец молился утром и вечером. У моей мамы было место в синагоге. В праздничные дни я ходил в синагогу с отцом. Я знаю только одну синагогу в Резине, куда мы ходили. Моя мама сидела на втором этаже с другими женщинами.

На Рош ха-Шана мы выходили послушать рог [шофар]. Я также ходил в синагогу с моим отцом на Йом Кипур, когда евреи должны были поститься целый день, но я был всего лишь мальчиком, и моя мама давала мне еду.

В Суккот мы кушали на чердаке, где крыша могла открываться, и мы украшали его ветками деревьев, чтобы сделать сукку.

Я особенно хорошо помню Хануку. Это был веселый праздник. У нас не было ханукии. Мы разрезали картофель пополам, выбирали его изнутри, наливали немного масла и вставляли в него фитиль. Моя мама ставила эти свечи на подоконник, чтобы все могли видеть, что мы празднуем Хануку. Я помню, как получал на Хануку деньги от моего отца и моих дядей. У моих дядей не было так много детей, как у моих родителей, и они могли позволить себе дать нам немного денег. Я сберегал то, что получал, чтобы покупать сладости.

На Пурим моя мама делала хоменташен. Люди наряжались и выступали на улицах. Дети бегали с погремушками. Мой отец отвел меня в синагогу, чтобы послушать Мегилат Эстер. Мальчики обычно гремели и кричали, когда упоминалось имя Амана.

Песах был главным праздником, конечно. Моя мама делала генеральную уборку. Какая это была уборка! У нас было много подгорелой посуды, которую использовала моя мама. Перед Песахом мой отец сметал хамец с подоконников. У нас была специальная посуда для Песаха. Во время седера мой отец лежал на подушках, рассказывая нам историю исхода евреев из Египта. Он также прятал кусок мацы под подушку, и один из детей должен был найти его в качестве подарка. Я также помню, как мы ели картофель, окуная его в соленую воду. Один из моих старших братьев, Абрам или Моисей, задал моему отцу четыре традиционных вопроса. У всех нас было немного вина. У меня был маленький собственный бокал. Я имел обыкновение опускать мацу в это вино и есть ее. На вкус немного горькая. Старшие дети смеялись надо мной.

Как мне рассказывали, я был непослушным мальчиком. Я прятался, чтобы поесть некошерную колбасу. У нашего молдавского соседа Феди была свиноферма и магазин, где он продавал свинину, шкварки и колбасу. Я тайно покупал колбасу в его магазине, экономя деньги, которые я получил от взрослых. Я был не единственным, кто покупал колбасу. Мы держали это в секрете от моего отца, но моя мать закрывала на это глаза, зная, что колбасы и шкварки полезны для детей. Однако у нас никогда не было свинины на столе: не дай Бог.

Я хорошо помню мой первый визит к доктору Рапопорту. Я поднялся на холм над нашим городом и решил проверить, как быстро я смогу бежать вниз по склону. В самом низу мои ноги бежали самостоятельно по узкой тропинке, я упал и повредил голову. Меня отвели в дом доктора Рапопорта. У него на столе стояла керосиновая лампа с красивой формой стекла. У нее было специальное устройство для фиксации ширины фитиля, чтобы регулировать яркость света. Я так увлекся этой лампой, что даже забыл о боли. Доктор заставил меня лечь на диван, чтобы зашить рану, но я дернулся от боли, ударил по столу, лампа перевернулась и стекло разбилось. Доктор принес другую лампу, чтобы закончить свою работу. У меня все еще есть шрам на лбу.

Моя старшая сестра Анюта переехала в Палестину в 1935 году или в 1936 году. Она посещала учебные занятия, организованные организацией [см. Лагеря Хакшара] [9] недалеко от Бельц, где она изучала сельское хозяйство. Прежде чем переехать туда, у нее был брак по расчету, так как молодым девочкам или мальчикам не разрешалось переезжать туда самостоятельно. Ее мужа звали Гриша. В Израиле они развелись. Анюта пошла на работу и снова вышла замуж. Фамилия ее мужа была Рабинович.

Мой старший брат Абрам окончил гимназию в Резине. В Бухаресте (сегодня Румыния) он сдал экзамены на степень бакалавра и стал учителем в деревне. Абрам был влюблен в Люсю, девушку из нашего города. Ее отец был богатым еврейским торговцем табаком. Абрам и Люся хотели пожениться, но мой отец был против их брака. Он сказал, что они принадлежат к разным слоям общества. Абрам и Люся не могли жениться без согласия своих родителей: это было правилом для еврейских семей. Но когда Абрам приехал в Резину, он проводил все свое время в доме Люси. Мой брат Моисей окончил профессиональную школу в Резине и работал механиком в Бухаресте. Мои сестры Рива, Нехома и Бетя учились в школе. В 1936 году родился мой младший брат Шмиль. Его очень сильно любили и ласково звали Шмилик.

В возрасте семи лет я пошел в начальную школу. Конечно, мой отец хотел, чтобы я получил хорошее образование. В школе были еврейские и молдавские дети. У меня был молдавский друг. Его фамилия была Борщ. Мы начинали день с «Отче Наш…», «Татал Ностру…» на румынском языке [Молитва Господня]. Все дети, включая евреев, должны были молиться. Я помню, как однажды я плохо себя вел во время молитвы: кто-то потянул меня, или я кого-то толкнул. Должно быть, я был довольно ярким мальчиком. Наш учитель природы, Домнул [сэр на румынском языке] Марков, отхлестал меня перед классом. Это было еще то отхлестывание, позвольте сказать. Это было традиционное школьное наказание в те годы: они также заставляли нас вставать на колени в углу, на зернах, били нас по рукам линейкой, били нас по лицу или тянули за уши.

Вернуться к началу

Во время войны

Когда кузисты [10] пришли к власти в Румынии, антисемитизм развился в нашей школе, как и везде. Еврея  даже могли избить за то, что он еврей. Мы слышали о погромах в Яссах, но в Резине их не было. Вокруг были только плакаты с надписью «Здесь говорят только на румынском»: в официальных и общественных местах, в магазинах и на улицах. Это была более вероятная дискриминация как евреев, так и русских, поскольку русский язык был основным языком общения в нынешней Бессарабии. [Русский язык доминировал в основном в городах: большая часть молдавской деревни использовала румынский (молдавский) язык.] Когда кузисты пришли к власти, мы жили в страхе.

В 1940 году, когда Бессарабия была присоединена к Советскому Союзу, мы приветствовали Советскую армию как наших освободителей. Я закончил третий класс и хорошо помню это время. Я побежал с другими мальчиками к Днестру, где мы наблюдали, как советские войска пересекали реку через понтонный переход со стороны Рыбницы. Позже они восстановили мост на реке, который до 1918 года соединял Рыбницу и Резину. Наша школа перешла на программу обучения русскому языку. В моем возрасте у меня не было проблем с переключением на русский язык, особенно потому, что мои родители говорили и читали по-русски: у нас дома были русские книги. Мой брат вернулся в Резину и пошел работать на Горьковский автозавод в России. Моя сестра Нехома тоже уехала работать в Россию. Она работала на ткацкой фабрике в Иваново [сегодня Россия]. После окончания школы Рива пошла на курсы тракториста. Мне кажется, что после окончания курсов она работала трактористом в селе Царевка.

Брат моей матери Шмиль, его семья и другие богатые семьи были депортированы в Сибирь. Дядя Шмиль умер в изгнании. Его сын Семен женился в изгнании и вернулся в Молдову с женой и матерью. Изгнание спасло их от фашистов. Тетя Хая жила в Кишиневе, а Семен и его жена жили в Страшенах. Он умер от болезни в 1980-х годах, а тетя Хая переехала в Израиль. Она также скончалась.

Когда в 1941 году началась Великая Отечественная война, Абрам с семьей Люси эвакуировался в Узбекистан. Мои родители, Рива, Бетя, Шмиль и я тоже поспешили эвакуироваться. Мост через Днестр был разрушен бомбами, и мы пересекли реку на лодке, чтобы добраться до железнодорожной станции в Рыбнице, где мы сели на поезд до станции Раздельная, которая находилась в 60 километрах от Одессы. Из Раздельной [сегодня Украина] мы переехали в Одессу, где жили дядя Песах Рыбаков и тетя Шейва Колкер. Когда мы ехали в Одессу, там был только Песах и его семья. Тетя Шейва, ее муж Гриша и дочь Полина к тому времени были эвакуированы. Шейва и ее семья вернулись домой после войны. Шейва умерла в Одессе в 1960-х годах. Ее дочь Полина с семьей живут в Иерусалиме.

Дядя Песах работал грузчиком в доке. Когда началась осада Одессы, он отправился в боевой батальон [11] с другими докерами. Его сын занимался рытьем окопов. Его жена Лидия и его дочь, чье имя я не помню, остались в городе. Дядя Песах был ранен и эвакуирован из Одессы морем. Когда он поправился, он пошел на фронт. После войны он вернулся в Одессу, где снова женился. Я не знал его вторую жену. Дядя Песах умер в 1950-х годах.

В Одессе мы остановились в доме дяди Песаха, а позже мы переехали в квартиру тети Шейвы, которая была свободной. Одесса была окружена в то время, и единственным способом эвакуации оттуда был морской путь. Мы ждали своей очереди, чтобы получить разрешение на посадку на лодку, но наша очередь так и не наступила: вооруженные силы имели приоритет. Мы остались в Одессе. После ухода советских войск румынские войска, понесшие большие потери, не сразу зашли в город, а только после дня колебаний. Я хорошо помню этот день. Мне было одиннадцать. Я бегал с другими мальчиками. Я видел людей возле подвала жилого дома и заглянул внутрь. Рядом была церковь. Люди носили сумки с сушеным хлебом из хранилища в подвале, и я получил одну сумку. Она не была тяжелой, и я отнес ее домой. Это очень пригодилось, поскольку у нас не было запасов продовольствия после того, как мы покинули дом дяди Песаха, где его жена делилась с нами едой. 16 октября румынские войска вошли в Одессу [см. Румынская оккупация Одессы] [12]. На стенах они развесили первые приказы оккупационных властей. Румыны взяли моего отца и других евреев в жандармерию, и он так и не вернулся. 19 октября румыны распорядились, чтобы все евреи собрали вещи и еду, оставили ключи у дворников и пошли в направлении Дальника [деревня в 15 км от Одессы], где должны были быть созданы рабочие лагеря.

Мы собрались и вышли на улицу. Нас было пятеро: моя мама, Рива, Бетя, Шмилик и я. На улицах уже было много людей. По дороге мы встретили Лидию и ее дочь. Румыны и полицейские направляли людей с улиц, и когда мы покидали город, это было похоже на реку людей, несущих свой багаж и детей и толкающих стариков на тележках впереди них. В воздухе стоял глухой грохот, который приглушал крики охранников. Когда мы добрались до Дальника, нас собрали в каком-то заброшенном месте, окруженном деревянными заборами и вышками с пулеметами на них. Территория была освещена прожекторами. Наш отец, который был доставлен туда из жандармерии, встретил нас там. Все подумали, что это конец. Люди стали прощаться со своими родными, плача и крича. На рассвете охранники выстроили в ряд всех более сильных мужчин, сказав им, что они должны будут работать на стройке, но она, должно быть, была не очень далеко, так как мы слышали стрельбу вскоре после этого: все они были убиты.

Нам сказали двигаться дальше. Куда мы шли? Шли массы людей, некоторые умирали по дороге от болезней или от шока тех последних дней. Рядом с колонной людей ехали повозки: всем, кому хотелось взобраться на них, разрешили это сделать. Я и Шмилик также хотели ехать на повозке, но мой отец сказал нам не делать этого. Все те, кто поднялся на эти повозки, так и не вернулись. Вероятно, румыны не смели убивать людей сразу на глазах у всех. Я помню, как однажды мы остались на ночь на пустой ферме для коров. Была осень, шел дождь и было холодно. Люди были набиты в здании, и запах навоза, смешанного с запахом пота и тел людей, был очевиден. Утром мы пошли дальше. Чем холоднее становилось, тем быстрее нас заставляли идти. Вероятно, они это делали для того, чтобы больше людей умерло естественной смертью. Многие падали и больше никогда не вставали на ноги. Все бросали багаж, который у них был.

Мы наконец добрались до Богдановки [В Богдановке все евреи в гетто были расстреляны румынской жандармерией, украинской полицией и Зондеркоммандо Р, состоящей из Фольксдойче (местные этнические немцы)]. Огромная территория была огорожена колючей проволокой и вокруг были свинарники. Наша семья попала в тот, в котором были свиноматки. Там были клетки для свиноматок. Тетя Лидия, ее дочь и я попали в одну из таких клеток. Нам сказали, что мы можем достать немного соломы снаружи. Мы принесли солому, чтобы положить на пол. Мы не знали, как долго они будут нас там держать. Оказалось, что мы будем там долго. Мы не получили никакой еды. Снаружи был колодец, где нам разрешили брать воду. Я сделал проход под колючей проволокой и бегал к близлежащему капустному полю, где я мог выкапывать кочерыжки из замерзшей земли. Я их ел. Остальным было нечего есть.

Все фильмы о Холокосте, какими бы ужасными они ни были, отражают реальность лишь приблизительно. Реальность была намного ужасней. Это было не гетто в Богдановке. Это было вне всякого сравнения. Это была территория без прав или правил, где людей уничтожали без особой причины. Каждый день повозки  вывозили сотни трупов. Задержанные помещали своих умирающих родственников в проходы между клетками, чтобы они не умирали в клетках, где они жили. Часто на этих умирающих не было одежды, поскольку их родственники снимали одежду, чтобы обменять ее на продукты питания. Жители села Богдановка обычно приносили к колючей ограде еду для обмена. Моя мама и некоторые другие женщины нашли дыру в заборе и ходили в деревню за едой. Моей маме было стыдно просить еду, и она просила работу, которою можно было сделать за еду. Время от времени люди просили ее постирать для них, и она стирала их одежду в ледяной реке Буг ради хлеба или картошки. Она приносила нам все, что могла достать. Мой отец стал очень слабым и не мог больше встать на ноги.

В нашем свинарнике был старший еврей. У него была печь «буржуйка» (самодельная стальная печь) с трубой, по которой дым выходил через окно. Он позволял заключенным греться у печи. Однажды наш свинарник загорелся. Я не думаю, что это началось с печи, но какой бы ни была причина, он горел. Охранники сказали нам: «Вы можете перейти в другой свинарник». Мой отец не хотел переходить, хотя моя старшая сестра Рива и я могли бы помочь ему. Я увидел, как он махнул рукой моей маме, жестами намекая на том, чтобы она заботилась о детях. Уходя, я увидел еще одного старика, приближающегося к моему отцу. Он открыл религиозную книгу с черной обложкой. Должно быть, это был молитвенник. Моя мама отвела нас в другой свинарник. Когда огонь прекратился и остались только обуглившиеся камни, Рива отвела меня на место: «Ты помнишь этот кирпич? Здесь была наша клетка».

Нас осталось пятеро: моя мама, Рива, Бетя, Шмилик и я. Тетя Лида и ее дочь скончались. Однажды женщина сказала Риве отправиться в Богдановку, чтобы похоронить ее мать. Моя мать отправилась в деревню накануне, и пока она стирала на берегу Буга, полицейский убил ее прикладом винтовки. Риве уже исполнилось восемнадцать. Кто-то сказал ей, что в Одессе ситуация лучше, и она решила, что нам нужно бежать в Одессу. Была зима и было много снега. Бетя едва могла стоять на ногах, а Шмилик вообще не мог двигаться. Я был более или менее в порядке. Мы решили, что Рива и я должны идти. Когда мой брат услышал, что мы уходим, он не хотел нас отпускать. Я поднял его: он был легок, как голубь. Он не мог идти, и Рива решила, что мы должны идти.

Я не знаю, как далеко от Богдановки мы отошли, но Рива поняла, что дальше идти я не могу. Мы остались на ночь на ферме. Я помню владельца: Савелий Ищенко. Рива попросила его оставить меня на несколько дней, пока она не вернется за мной. Если бы ситуация с евреями была лучше в Одессе, она бы пришла за мной, и мы бы также взяли с собой Шмилика и Бетю. Она ушла. Неделю спустя Савелий сказал мне, что его соседи узнали обо мне, и он больше не может держать меня в своем доме. Я должен был уйти. Был январь 1942 года: было холодно и снежно. Савелий отвез меня в Одессу на своих санях, накрыв меня соломой. Я знал, что Рива должна была быть в квартире Песаха и пошел туда. Наша соседка, которая была этнической немкой, дала мне убежище. Ей потребовалось много времени, чтобы убедить меня пойти внутрь: у меня были вши. Мой меховой воротник на моем пальто кишел клопами. Она положила солому в картонную коробку, чтобы я мог спать. Я благодарен, что она не сообщила обо мне властям. Она сказала мне, что Рива приехала в Одессу. Это правда, что было около десяти дней, когда евреев не преследовали, но румыны хитрили только для того, чтобы устроить ловушку для евреев, которые скрывались. Когда евреи вышли из своих укрытий, ловушка закрылась. Я знал, что эти евреи были доставлены в Березовку и убиты.

Мне было нечего делать в Одессе, и я отправился обратно. Я все еще надеялся найти Риву, которая должна была вернуться за мной в дом Савелия. Я надеялся, что мы сможем помочь Бети и Шмилику. Когда я добрался до Савелия, он показал мне могилу возле своего дома: «Рива забежала ко мне, чтобы спросить о тебе, когда проходила их колонна. Они убили ее утром, и я похоронил ее здесь». Я сказал: «Мне некуда идти. Я пойду туда, где Бетя и Шмилик». Он спросил:« Вернуться в Богдановку? Там никого не осталось. Все они были убиты ». Мне только что исполнилось двенадцать, и я был один в мире. Итак, я вернулся в Одессу, где меня схватили и отвезли в гетто на Слободке [окрестности Одессы].

Гетто находилось в здании бывшей военно-морской школы. Двор был огорожен колючей проволокой, а у ворот стояли румынские охранники. В гетто было румынское командование и еврейский глава. Бродяги, как я, были доставлены в комнату, которая называлась хранилище. Меня продержали там семь-десять дней, когда румыны объявили, что собираются отправить нас в еврейскую колонию. Марш направился в Березовку. Я очень хорошо понимал, что это значит. Я сбежал из колонны. Куда мне было идти? Если бы они поймали меня одного, они убили бы меня. Было легче вернуться в гетто, что я и сделал, забравшись через забор. Я был доставлен обратно в хранилище.

Некоторое время спустя они собрали заключенных, чтобы отправить их в еврейскую колонию. Я снова оказался в этой группе: я снова сбежал. Это случалось несколько раз. По дороге я разговаривал с румынами. Некоторые из них даже давали мне хлеб, но я бы не сказал, что они были лучше, чем немцы. Они были преданы своему долгу: они никогда не останавливались в уничтожении евреев. Кто, кроме подонков, будет убивать людей без причины? Когда зима закончилась и стало немного теплее, я подумал, что мог бы жить в поле. Можете себе представить: один, в поле, но я не боялся хищников или темноты. Люди пугали меня.

В последний раз, когда меня поместили в хранилище, меня там нашел мальчик. Это был Ефим Нильва. Он сказал: «Давай держаться вместе. Давай дружить». Кто-то рассказал ему обо мне. Ефим не был так истощен, как я. Его доставили в гетто из тюрьмы. [В октябре 1941 года евреи Одессы были заключены в центральную тюрьму Одессы и оставались там до декабря.] Его мать была убита в тюрьме. Я точно не помню, Ефим хвастался, что у него есть немецкий документ о том, что он русский или украинец. Он также продемонстрировал, что он не был обрезан, в то время как я, очевидно, был. Я подумал, что он мог бы быть стеной, за которой я мог бы спрятаться. И я мог бы помочь ему сбежать, так как я имел в этом опыт. В следующий раз мы сбежали вместе, но куда нам было идти? Мы знали, что в Балте было еврейское гетто [180 км от Одессы], и мы направились туда.

Мы шли ночью, чтобы избежать конфронтации. В течение дня мы оставались в сеновале. Изредка мы ходили в деревни просить еды. Ефим разговаривал с жителями, так как я картавил, и мне пришлось молчать ради безопасности. Чтобы опознать еврея, полицейские приказывали человеку произнести «кукуруза». Картавость была признаком еврейского происхождения. Мы пытались найти в деревнях какую-то работу. Мы придумали историю о том, что мы из детского дома: я был Иван Ищенко, а он был Федор Нильвин, и так как детского дома больше не было, нам нужна была работа, чтобы получить немного еды. Люди, вероятно, догадывались, как все было на самом деле, и говорили нам, что работы нет. Мы наконец добрались до Балты, нашли гетто, но когда мы подошли к забору, заключенные сказали нам бежать как можно быстрее, так как охранники убивали новоприбывших.

Мы начали возвращаться и просить о работе в деревнях, пока, наконец, не нашли работу в сельсовете Гандрабур [сегодня Украина]. Разговор вел Ефим. Он назвал им наши имена: Иван Ищенко и Федор Нильвин. До войны это была большая деревня с двенадцатью колхозами [см. Колхоз] [13]. Я должен был идти работать в Ворошиловский [14] колхоз, а Ефим был направлен в колхоз «Красный партизан». Во время румынского правления их называли общинами и они имели номера: община номер один, два, три и т. д., в то время как люди называли их «бывшим колхозом». Я должен был быть пастухом и оставаться в хижине из самана и глины, обвитой лозой, в пяти-шести километрах от деревни.

Это была старая, но довольно устойчивая хижина. Глина отвалилась, но лоза все еще удерживала хижину от разрушения. Рядом с хижиной находилась овчарня с 60-65 овцами. Я был пастухом, и были два сторожа, которые по очереди оставались в этой хижине. Раз в неделю жители деревни приносили мне еду: хлеб и картошку, которую я готовил. Жители деревни также приводили своих овец ко мне пастись и также приносили мне какую-то еду. Это была оплата, которую я получал за свою работу. Ефим работал на фермера и жил в его доме. Хозяин Ефима рисковал меньше, учитывая то, что у Ефима было свидетельство о том, что он русский. В этот период, между весной 1942 года и осенью 1943 года, мы с Ефимом встречались только дважды.

Осенью 1943 года отступающие немцы и румыны забрали с собой овец. Я был один в этой хижине. Некоторые сельские жители проходили мимо. Должно быть, они подозревали, кто я такой, но не сообщали обо мне. Они также упомянули, что в селе есть бездетные семьи, которые могли бы меня усыновить. Я не решился идти в деревню, но однажды я решил пойти к Ивану Ильичу Барбулу, который был хорошим человеком. Он жил со своей женой Агафией и его или ее старой матерью. У них не было детей. Он зарегистрировал меня на свою фамилию и назвал меня Иваном. Его жена Агафия сказала, чтобы я звал ее мамой, а ее мужа — отцом. Мне было трудно, и тогда Иван Ильич сказал: «Просто называй ее Госпожа, а меня, Господин». Я не ладил со старухой, так как она все время жаловалась на меня. Она умерла в то время, когда немцы и румыны отступали и приближались советские войска. Весной 1944 года советские войска освободили Гандрабуры. Я оставался с приемными родителями. Мой друг Ефим Нильва вернулся в Одессу, где у него были родственники. Он нашел свою сестру, окончил школу и служил в армии. Он женился. Его жена Белла еврейка. Их сына зовут Александр. Мы с Ефимом стали друзьями на всю жизнь. Он мне ближе, чем брат. Мы встречаемся в День Победы [15] каждый год.

Вернуться к началу

После войны

После освобождения я пошел в школе в шестой класс. Иван Ильич был мобилизован в Советскую армию. Он погиб в Яссах [сегодня Румыния] осенью 1944 года. Агафия была эпилептиком, и мне пришлось остаться с ней, чтобы заботиться о ней. У нее были приступы эпилепсии каждые две-три недели, и я был возле нее, пока она не поправилась. Я много работал по дому и в поле с Агафией. Жить в деревне — значит много работать. В школе я вступил в Комсомол [16]. Я очень хотел учиться и любил читать. Я брал книги в сельской библиотеке. Я читал все, что мог достать. Когда я учился в десятом классе, я прочитал в газетах о создании Израиля и ​​слышал об этом по радио. СССР поддержал это событие и был одним из первых государств, признавших Израиль. Как я понял позже, эта поддержка была основана на ожидании, что Израиль превратится в социалистическое государство. Когда Израиль пошел в другом направлении, два государства разошлись. Я думаю, что создание Израиля является единственной компенсацией еврейскому народу за миллионы умерших его людей.

После окончания школы я впервые отправился в Резину, надеясь, что один из моих старших братьев выжил. У меня были надежды, но я также боялся, что выживших нет. В Резине мне сказали, что мой брат Моисей живет в Кишиневе. Я нашел его сразу. Моисей рассказал мне обо всех наших родственниках. В самом начале войны Моисей был мобилизован в Советскую армию. Он был на фронте до 1945 года. В Польше он был тяжело ранен и доставлен в больницу. После выздоровления он отправился в Узбекистан искать Абрама. Он нашел Люсю. Люся и Абрам жили вместе, не женившись. Люся сказала Моисею, что Абрам вызвался добровольцем на фронт и погиб в Кенигсберге [сегодня Россия] в 1945 году. Моисей вернулся в Резину в 1945 году. У него не было никакой информации обо мне, и он думал, что мы все погибли. Моисей женился на Нине, девушке из Резины. Он окончил юридический, но никогда не работал по специальности. Я не знаю причину; возможно, это был Пункт 5 [17]. Он работал в обувном магазине в Кишиневе. У него была дочь по имени Фаина и сын по имени Григорий. После окончания школы Фаина вышла замуж за Григория Роша. Григорий окончил среднюю школу и женился. Его жену зовут Елена. Моисей перенес операцию в 1980-х годах, чтобы удалить осколки, которые были внутри после войны, так как они беспокоили его.

Моя сестра Нехома была в Иваново во время войны, где она вышла замуж. Ее муж, Семен Абрамович, еврей. У них не было детей. После войны они переехали в Черновцы.

После окончания школы я поступил на математический факультет Кишиневского университета, но потом заболел и на какое-то время должен был бросить учебу. Позже я поступил в педагогический колледж, так как мог там оставаться в общежитии. Затем меня перевели на заочное отделение, где в конце 40-х — начале 50-х годов я работал преподавателем математики в Распопенах. Это был период борьбы с космополитами [см. Кампания против «космополитов»] [18], я помню убийство Михоэлса [19] и заговор врачей [20]. Однако у меня есть своя точка зрения на это. Я не называю это антисемитизмом. Я не думаю, что Сталин был антисемитом. Сталин был политиком, и он устранял своих оппонентов. Он убил больше русских и грузин, чем евреев.

Я думаю, что у заговора врачей была политическая основа. Возможно, это было связано с созданием Израиля и с тем, насколько популярна была премьер-министр Израиля Голда Меир [21] среди советских евреев. Я не думаю, что кто-то сможет объяснить вам настоящую причину: для этого нужно копаться в архивах. Я думаю, что эти разговоры об антисемитизме на государственном уровне немного преувеличены. Соотношение евреев было низким в общей численности населения, но если вы посмотрите на статистику, вы увидите, что еврейских врачей, учителей и инженеров гораздо больше, чем представителей любой другой национальности. [Примечание редактора: Интервьюируемый, вероятно, имеет в виду, что доля высокопоставленных профессионалов и интеллектуалов была выше среди евреев, чем среди других национальностей в Советском Союзе.] Например, я еврей, и я никогда не скрывал этого факта, и я учился и не сталкивался с предвзятым отношением ко мне.

Я помню день смерти Сталина, как люди плакали. Я был спокоен по этому поводу: я не собирался изнурять себя по этой причине. Двадцатый съезд партии [22] в 1956 году и публикация доклада Хрущева [23] заставили меня узнать много нового. Как и многие другие, я понятия не имел об уничтожении лидеров партии, я не знал о количестве лагерей [см. ГУЛАГ] [24], а также о количестве заключенных или количестве погибших там людей. Это было шоком для меня. Было потрясением узнать, что люди, которые переехали из Молдовы (Румынии) через Днестр в СССР, и были коммунистами, были отправлены в сталинские лагеря. Ситуация в стране изменилась после съезда, и я вступил в партию в 1956 году.

После окончания колледжа я начал работать директором школы в Распопенах. Я часто ездил к моему брату в Кишинев и встретил свою будущую жену, когда навещал своих дальних родственников. Она снимала у них комнату. Ее звали Ляна Дегтяр. Ляна мне сразу понравилась, и я встречался с ней каждый раз, когда ездил в Кишинев. Летом 1961 года мы отправились в Крым на лодке. Мы плыли в Ялту [сегодня Украина], а затем путешествовали по Крыму. Мы остановились в Гурзуфе, два дня лазили по горам, ходили в Алушту и поехали в Евпаторию. Мы поженились весной. Ляна на три года младше меня. Она родилась в Бухаресте в 1933 году. Ее отец, Эли Дегтяр, родился в Сороках в 1903 году. Он окончил Каннский университет во Франции и работал главным инженером в компании в Бухаресте. Ее мать, София Дегтяр, родилась в Бельцах в 1908 году и закончила там гимназию. После замужества она работала машинисткой на железной дороге в Бухаресте.

Когда Бессарабия была присоединена к СССР в 1940 году, семья Ляны вернулась в Сороки. Во время войны они находились в эвакуации в Кургане, Тюбинская область, Таджикистан. В 1944 году семья вернулась в Сороки после того, как город был освобожден советскими войсками. Когда мы встретились, отец Ляны был преподавателем в сельскохозяйственной школе, а ее мать была домохозяйкой. Ляна окончила физический факультет Кишиневского университета и работала научным сотрудником в лаборатории Научно-исследовательского института электрических приборов. У нас была тихая свадьба. В ЗАГС пришли наши друзья и коллеги моей жены. Затем у нас была небольшая вечеринка в комнате Ляны. Потом мы поехали в Сороки, в дом родителей Ляны и праздновали с семьей и их знакомыми. После свадьбы я переехал к Ляне.

Визит моей сестры Анюты из Израиля в 1962 году был для меня большим удовольствием. Она села на самолет в Одессу и оттуда отправилась в Кишинев. Это было вскоре после нашей свадьбы. Это была наша первая встреча после того, как она уехала. Я рассказал ей историю нашей семьи. Анюта принесла мне фотографию Шмилика. У Анюты был муж и трое сыновей: Ной, Иуда и Цви. Они жили в Ришон-ле-Цион [сегодня Израиль]. Муж Анюты выращивал и продавал апельсины, а их сыновья помогали ему. Вы можете себе представить, как я беспокоился о своих родственниках во время войн в Израиле: Шестидневная война [25] и война Судного дня [см. Война Йом Кипур] [26]. Я слушал BBC и Голос Америки. В начале 1970-х годов моя сестра Нехома и ее муж Семен Абрамович переехали в Израиль. Они жили в Ришон-ле-Цион. Теперь я волнуюсь за каждое событие, каждый террористический акт в Израиле больше, чем они. Я восхищаюсь израильтянами: они живут и работают, несмотря на теракты. У них есть страх, но они не паникуют.

Когда я был директором школы, мне предложили работу в райкоме партии, но Ляна считала, что мне следует заниматься наукой. Она настояла, чтобы я поступил в аспирантуру. Я поступил в аспирантуру Академии педагогических наук в Москве [сегодня Россия] и жил в общежитии в Плющихе [район в исторической части Москвы] в начале 1960-х годов. Там были аспиранты со всего СССР, и у нас был полный международный студенческий состав: из Таджикистана, Казахстана, Украины, а я был евреем из Молдовы. Наши научные руководители и сотрудники Института методики преподавания математики были высококвалифицированными специалистами. Они хорошо ладили как с аспирантами, так и с преподавателями. Я ходил учиться в Государственную библиотеку СССР имени Ленина [ныне Национальная библиотека России]. Высококвалифицированные библиографы помогали мне найти нужные мне книги или при необходимости заказывали их в других местах. Если книга была редкостью, они отправляли ее копию. Я также учился в библиотеке Академии педагогических наук Ушинского. В библиотеке также работали научные консультанты для оказания помощи аспирантам по различным вопросам. Я консультировался со специалистами по методике преподавания математики в польских школах. Я все еще очень благодарен многим специалистам за их большую поддержку.

Наш сын Александр родился в 1963 году. Ляна работала, а я получил стипендию аспиранта. Родители Ляны очень нас поддерживали. Ляна часто ездила в Москву в командировки, и ее родители заботились об Александре в это время. Мы всегда были рады видеть друг друга. Мы ходили на художественные выставки, в театры или просто гуляли по Москве. Ляна, за эти несколько дней, потратила деньги, которые я приберег, чтобы продержаться месяц.

После окончания аспирантуры я вернулся в Кишинев, где стал работать старшим научным сотрудником в НИИ педагогики. Я занимался методикой преподавания математики. Я был вовлечен в научно-исследовательскую работу. Я издал книгу: «Элементы геометрии в начальной школе». В 1968 году я защитил кандидатскую диссертацию [см. Советские / российские докторские степени] [27] в Москве. Наш научно-исследовательский институт принадлежал Министерству образования СССР, которое инициировало внедрение новых школьных программ по математике на основе опыта французских школ под руководством академика Колмогорова [Колмогоров Андрей Николаевич (1903-1987): советский математик, основатель научной школы по теории вероятностей и теории функций].

Старые учебные программы и учебники по математике претерпели радикальные изменения, начиная с первого класса. В старшей школе были введены элементы высшей математики: теория множеств, интеграл, производная и т. д. Для изменений такого рода требовалась подготовка учителей. Я принимал участие в подготовке учителей: готовил лекции, инструкции, читал лекции, я имею в виду, я непосредственно участвовал в подготовке учителей и разработке новых школьных учебников. Было много работы, но, к сожалению, в Академии наук СССР было противодействие этой реформе. Это было эффективно только в течение десяти лет: с 1967 по 1976 год, когда школы вернулись к предыдущему учебному плану. В настоящее время введены новые учебные планы и учебники, и опять эта реформа основана на влиянии французских школ.

Помимо работы в Академии, я читал лекции в Институте повышения квалификации учителей и в Тираспольском педагогическом колледже. Я обычно ездил в Тирасполь на один день, чтобы читать лекции студентам. Это занимало у меня один час на поезде. Билет стоил три рубля. Вечером я возвращался в Кишинев. Я любил преподавать и хорошо ладил со своими коллегами и студентами. Я и сейчас встречаю некоторых из них. После работы я всегда проводил время с Александром, обучая его разным вещам. Мой педагогический опыт оказался очень полезным. Александр закончил первый и второй классы за один год, но моя жена была уверена, что я перегружаю мальчика. Тем не менее, я знаю, что если ребенок справляется, то все в порядке. Это не хорошо, когда все слишком просто или слишком сложно. Когда я заметил, что Александр справился со своей нагрузкой в ​​первом классе и начал терять интерес к занятиям, я перевел его во второй класс. Ему потребовалось некоторое время, чтобы догнать своих одноклассников, но он справился очень хорошо. Его учителя хвалили его.

Я научил Александра придерживаться строгого графика: в десять часов он должен был ложиться спать. Одно время в пятом классе у него возникли проблемы: играл во дворе и не смог сделать домашнее задание. «Я не могу ложиться спать, я должен сделать свое домашнее задание», — сказал он. Я сказал ему, что это не имеет значения. Тогда он должен был идти спать. Я также сказал ему, что он должен был сделать свое домашнее задание раньше. Это научило его делать свою домашнюю работу вовремя. Учителя очень важны в школе, и также важно отношение школьников к ним. В нашей семье мы всегда старались поддерживать авторитет учителей. Александру хорошо давалась математика, и мы перевели его в математический класс в другой школе. Он был общительным мальчиком и имел много друзей.

Ляна была руководителем лаборатории в институте и работала над своей кандидатской диссертацией. В январе 1969 года она получила степень по техническим наукам. В декабре того же года у нас родился второй сын Борис. Борис, в отличие от Александра, был индивидуалистом. Он не хотел ходить в детский сад, и любые попытки, даже моих коллег, убедить его согласиться посещать детский сад потерпели неудачу. Однако он пошел в школу без всяких проблем, но заболел, когда учился в третьем классе. У него была свинка, довольно распространенное заболевание у детей, но он имел осложнения и долгое время был в коме. Слава Богу, врачам удалось его спасти. После болезни он учился не хуже своего старшего брата и даже пошел в математический класс.

Наша семья проводила летние каникулы вместе. Нашим любимым местом была Одесса и пригороды Одессы: Черноморка, Сергеевка и Каролино-Бугаз. Иногда родители Ляны ездили туда с нами. Мы также ездили в Сочи, Сухуми и Ялту, снимая комнату, как и все остальные в то время. Иногда мы ездили в Одессу по выходным: мои коллеги и их семьи собирались вместе, арендовали автобус и на выходные ехали на побережье. Транспорт, еда и пребывание были недорогими. Мы много читали во время каникул. Чтение было очень популярно: мы читали газеты, журналы и художественную литературу. Мы собрали большую коллекцию книг на русском языке. У нас с Ляной, в нашей коллекции, было много научных пособий и руководств. Теперь, когда мы рассматриваем переезд в Израиль, Ляна и Борис много спорят о том, что нам следует взять с собой. Ляна отправляет Бориса в пункт утилизации бумаги, вместе с книгами, которые, по ее мнению, не нужны, но он приносит их обратно домой и в шутку называет свою мать инквизитором 21-го века.

В 1978 году родители Ляны обменяли свою квартиру в Сороках на квартиру в Кишиневе и переехали сюда. Ее мать, София Дегтяр, умерла в конце марта 1988 года, и мы похоронили ее на Дойне [кладбище в Кишиневе], в еврейской части. Отец Ляны умер в феврале 1992 года. Он также был похоронен на кладбище Дойна.

Александр окончил школу в 1979 году, и мы хотели, чтобы он продолжил учебу. Он был хорош в естественных науках и математике. Он поступил на биологический факультет МГУ.

Когда он учился на четвертом курсе, он женился на своей однокурснице Татьяне Яйленко в январе 1983 года. Она из Донецка [сегодня Украина]. Ее мать украинка, а отец грек. У них была небольшая свадьба: их однокурсники, родители Татьяны, Ляна, Борис и я собрались на свадебной вечеринке. Мы устроили вечеринку в столовой общежития. Они получили комнату в Доме аспирантов [одно из уютных общежитий Московского университета]. Я засмеялся, когда посмотрел на заднюю часть этого общежития [двенадцатиэтажного здания]: можно было увидеть, как пеленки и детская одежда висят на веревках — не так уж и плохо для студентов! В декабре 1983 года родился мой внук Леонид. Татьяна была студенткой пятого курса и взяла академический отпуск по уходу за ребенком. Её мать приехала из Донецка, чтобы помочь ей. Александр был очень привязан к своему сыну и даже иногда спорил со своей тещей о том, как воспитывать сына. Саша [нежно от Александр] окончил аспирантуру в Москве, и в 1988 году он и Татьяна переехали в Кишинев. К этому времени мы купили трехкомнатную квартиру и отдали детям нашу предыдущую двухкомнатную вместе с мебелью. Саша начал работать в Академии наук Молдовы. В конце 1980-х годов мы с Ляной были пенсионного возраста [пенсионный возраст для мужчин в СССР — 60 лет, для женщин — 55 лет], но мы продолжали работать.

После окончания школы Борис поступил на физический факультет Кишиневского университета. После окончания университета он пошел работать в Научно-исследовательский институт электрических приборов, где работала Ляна. Он все еще работает там и очень любит свою работу. Борис не женат.

В 1992 году моя сестра пригласила меня и мою жену в Израиль. Анюта купила нам билеты. Мы летели туда на самолете. Моя сестра и ее семья встретили нас в аэропорту Тель-Авива [сегодня Израиль]. Вы можете себе представить эту встречу! Это было воссоединение нашей большой семьи: моих племянников Ноя, Иуды и Цви, их жен, родителей их жен, многих детей и внуков. Я не мог даже сосчитать их всех. Анюта — прабабушка. Родители дали каждому сыну пардес, то есть участок земли с апельсиновым садом. Однажды мы собрались на 56-летие Ноя. У нас было еще одно воссоединение у Иуды. У него есть большой двор и сортировочная машина для апельсинов и мандаринов. Он установил столы для всей этой большой семьи, чтобы уместиться во дворе. Там у меня было чувство, трудно описать каково, трудно найти слова. Я вспомнил нашу большую семью, когда мы сидели за столом, я знал, что я больше не одинок: у меня так много дорогих людей, которые любят и помнят меня. Однако меня немного смутило то, что между мной и моими многочисленными родственниками существовал языковой барьер. Они говорят на английском и иврите, но я не знаю этих языков. Мы с Анютой немного говорили на румынском и идише. Я пообещал своим племянникам, что при следующей встрече я буду знать английский или иврит.

Мы с Ляной пробыли в Израиле два месяца. Мы путешествовали по всей стране. Иногда Ной возил нас в своей машине. Он показал нам свой офис в доке: он занимается экспортом апельсинов. Мы ездили в Иерусалим и были в Яд Вашем [28] и возле Стены Плача. Единственное место, куда мы не пошли, был кибуц, хотя я очень хотел посетить его, так как моя сестра работала в одном, когда она переехала в Палестину. Мои знакомые, работающие в кибуце, сказали мне, что кибуцы сейчас переживают трудные времена, но они все еще являются сельскохозяйственной основой Израиля. В 1992 году мой старший брат Моисей, его жена Нина, их дети Фаина и Григорий и их семьи переехали в Израиль. Они начали жить в Нетании. Нина умерла в 2003 году. Я снова посетил Израиль в 1995 году и в 1998 году. Я оставался с Моисеем в Нетании. Я не выучил английский или иврит. Трудно изучать языки в моем возрасте. Однако дети и внуки Моисея помнят русский язык, и они всегда были рядом, чтобы мне помочь.

В 1993 году наш сын Александр переехал в Ленинград и перешел на работу в биофизическую лабораторию при Академическом институте. Он развелся с Татьяной и оставил квартиру ей и их сыну. Мы поддерживаем связь с Татьяной. Она хороший человек. Наш внук Леонид часто посещает нас. Он студент математического факультета Кишиневского университета. Александр снова женился в Ленинграде. Его вторая жена Ольга Иванова — русская. Их зарплаты было едва достаточно, чтобы сводить концы с концами. Однажды представители Израиля прибыли на научную конференцию в Ленинград. Они предложили Александру работу в университете Тель-Авива. Ольга последовала за Александром в Израиль. В 1997 году у них родился сын Илья. Ляна отправилась в Израиль, чтобы позаботиться о ребенке. Она пробыла там три месяца и встретилась со своими родственниками: сестры ее отца, ее племянницы и племянники живут в Израиле.

После перестройки [29] Коммунистическая партия была запрещена [Примечание редактора: фактически Коммунистическая партия СССР прекратила свое существование в 1991 году, после распада СССР] в Молдове, и власти начали изменять историю на волне антикоммунизма. Возникла проблема присоединения Молдовы к Румынии. СМИ хвалили Антонеску [30] и даже собирались построить для него памятник в Кишиневе. Были обсуждения, и они даже собирали деньги. Они называли румын, пришедших сюда в 1941 году с немецкими войсками, освободителями. Представьте, что я чувствовал: эти румынские «освободители» уничтожили моих родителей, трех сестер и моего шестилетнего брата плюс тысячи евреев. Я думаю, что Горбачев [31] и Ельцин поставили свое благополучие на более высокий приоритет, чем благополучие государства. Конечно, было много причин распада СССР, но как они могли бы это сделать, когда 76 процентов населения проголосовали за СССР на референдуме? [Явка на референдуме о том, сохранить ли СССР как единое и неделимое государство 17 марта 1991 года, была 174 миллиона человек (80 процентов от общей численности населения). Из них 112 миллионов, или 76,4 процента, проголосовали за сохранение СССР].

Еврейская жизнь начала возрождаться в Кишиневе после перестройки в 1990-х годах. В период СССР была создана ассоциация бывших еврейских и нееврейских узников гетто и лагерей. Позже она распалась, и теперь я член еврейского объединения. Позднее в Кишиневе были созданы еврейские организации: еврейский культурный центр и общественный центр. Евреи начали отмечать еврейские праздники вместе. Еврейская жизнь особенно оживилась, когда коммунисты получили парламентское большинство в Молдове. [Возможно, интервьюируемый имеет в виду, что коммунисты, являющиеся интернационалистами официально, уделяют больше внимания сосуществованию разных национальностей.] Я думаю, что ситуация евреев улучшилась. До этого не было так хорошо, когда во многих областях деятельность была отделена от остальной части населения Молдовы.

Когда к власти пришли коммунисты, молдаване тоже стали задумываться о жертвах фашизма. Наша местная еврейская газета «Еврейское местечко» [Еврейский городок] писала о местном любительском музее Холокоста в Единцах. Удивительно, что этот музей был основан молдавским директором местной школы. Я думаю, что это важно, поскольку евреи всегда были активными гражданами в Молдове: врачи, учителя и ремесленники. Сейчас исследовательская работа ведется в других городах Молдовы, где евреи были уничтожены. Они находят праведников [см. Праведники народов мира] [32], которые спасали евреев, и создают такие музеи, как этот.

Хэсэд [33] Иегуда, еврейская благотворительная организация, очень эффективная. Иногда я слышу или читаю в газетах о людях, ворчащих о еде, которую они находят не настолько хорошей. Я думаю, что у них нет оснований жаловаться. Хэсэд делает отличную работу. Ее многочисленные добровольцы много работают и помогают тысячам евреев. Мы с женой получаем продовольственные пакеты каждый месяц. Мы долгое время отказывались от этого, полагая, что были евреи, которые оказались в худшем положении, чем мы. Я также получаю пенсию от Конференции по претензиям [Конференция по еврейским материальным претензиям против Германии. Она была основана в 1950-х годах для оказания помощи жертвам Холокоста], как бывший несовершеннолетний узник гетто. Все наши родственники живут в Израиле. Мы также рассматриваем возможность переезда в Израиль.


Вернуться к началу

Примечания

[1] Кантонист: Кантонистами были еврейские дети, которые были призваны в военные учреждения в царской России с намерением, чтобы условия, в которых они находились, заставили их принять христианство. Зачисление в кантонистские учреждения наиболее строго соблюдалось в первой половине XIX века. Оно было отменено в 1856 году при Александре II. Обязательная военная служба для евреев была введена в 1827 году. Евреи в возрасте от 12 до 25 лет могли быть призваны, а лица в возрасте до 18 лет были помещены в кантонистские подразделения. Еврейские общинные власти были обязаны предоставить определенную квоту призывников в армию. Требуемая высокая квота, суровые условия службы и знание того, что призывник не сможет соблюдать еврейские религиозные законы и будет отрезан от своей семьи, заставляли тех, кто подлежит призыву, пытаться уклониться от этого. Таким образом, общинные лидеры заполняли квоты детьми из самых бедных домов.

[2] Бессарабия: Историческая область между реками Прут и Днестр, в южной части Одесской области. Бессарабия была частью России до революции 1917 года. В 1918 году она объявила себя независимой республикой, а затем объединилась с Румынией. Парижский договор (1920) признал союз, но Советский Союз никогда не признавал это. В 1940 году Румыния была вынуждена отдать Бессарабию и Северную Буковину СССР. В двух провинциях проживало почти 4 миллиона человек, в основном румыны. Хотя Румыния вновь оккупировала часть территории во время Второй мировой войны, мирный договор Румынии 1947 года подтвердил их принадлежность к Советскому Союзу. Сегодня это часть Молдовы.

[3] Великая Отечественная война: 22 июня 1941 года в 5 часов утра нацистская Германия напала на Советский Союз, не объявив войны. Это было начало так называемой Великой Отечественной войны. Немецкий блицкриг, известный как «Операция Барбаросса», почти сумел разрушить Советский Союз в последующие месяцы. Оказавшись неподготовленными, при нападении Германии в первые недели войны, советские войска потеряли целые армии и огромное количество техники. К ноябрю 1941 года немецкая армия захватила Украинскую Республику, осадила Ленинград, второй по величине город Советского Союза, и угрожала самой Москве. Для Советского Союза война закончилась 9 мая 1945 года.

[4] Присоединение Бессарабии к Советскому Союзу: В конце июня 1940 года Советский Союз потребовал от Румынии вывести свои войска из Бессарабии и покинуть территорию. Румыния вывела свои войска и администрацию в том же месяце, и в период с 28 июня по 3 июля Советы оккупировали регион. В то же время Румыния была вынуждена отказаться от Северной Трансильвании для Венгрии и от Южной Добруджи для Болгарии. Эти территориальные потери в значительной степени повлияли на румынскую политику во время Второй мировой войны.

[5] Русская революция 1917 года: Революция, при которой царский режим был свергнут в Российской империи и при Ленине был заменен большевистским правлением. Две фазы Революции были: Февральская Революция, которая произошла из-за нехватки продовольствия и топлива во время Первой мировой войны, и во время которой царь отрекся от престола и власть взяло на себя временное правительство. Второй этап состоялся в форме переворота во главе с Лениным в октябре / ноябре (Октябрьская Революция), в ходе которого большевики захватили власть.

[6] Присоединение Бессарабии к Румынии: В суматошные дни советской революции национальное собрание молдаван, созванное в Кишинев, решило 4 декабря 1917 года провозгласить независимое молдавское государство. Чтобы противостоять автономным устремлениям, Россия оккупировала столицу Молдавии в январе 1918 года. По отчаянной просьбе Молдавии армия соседней Румынии вошла в Кишинев в том же месяце, и отобрала город у большевиков. Это был решающий шаг к союзу с Румынией: молдаване приняли аннексию без каких-либо предварительных условий.

[7] Король Кароль I: 1839-1914, правитель Румынии (1866-1881) и король Румынии (1881-1914). Он подписал с Австро-Венгрией военно-политический договор (1883 г.), к которому присоединились Германия и Италия, связав таким образом Румынию с центральными державами. Под его руководством состоялась война за независимость Румынии (1877). Он настоял на присоединении Румынии к Первой мировой войне на стороне Германии и Австро-Венгрии.

[8] Русская печь: Большая каменная печь, которую топили дровами. Они обычно строились в углу кухни и служили для обогрева дома и приготовления пищи. Там была скамейка, которая в зимнее время была удобной кроватью для детей и взрослых.

[9] Лагеря Хакшара: Учебные лагеря, организованные сионистами, в которых еврейская молодежь в диаспоре проходила интеллектуальную и физическую подготовку, особенно в сельском хозяйстве, в рамках подготовки к заселению в Палестине.

[10] Кузист: член румынской фашистской организации имени Александру К. Куза, одного из самых ярых фашистских лидеров в Румынии, который был известен своим безжалостным шовинизмом и антисемитизмом. В 1919 году Куза основал НХОЛ, которая в 1935 году стала Национальной христианской партией с антисемитской программой.

[11] Боевой батальон: Народный добровольческий корпус во время Второй мировой войны; его солдаты патрулировали города, рыли окопы и следили за зданиями во время ночных бомбардировок. Студенты часто вызывались добровольцами в эти боевые батальоны.

[12] Румынская оккупация Одессы: Румынские войска оккупировали Одессу в октябре 1941 года. Они немедленно применили антиеврейские меры. После заказанного Антонеску убийства евреев Одессы румынские оккупационные власти депортировали выживших в лагеря в районе Голты: 54 000 в лагерь Богдановка, 18 000 в лагерь Ахмечетка и 8 000 в лагерь Доманевка. В Богдановке все евреи были расстреляны, при участии румынской жандармерии, украинской полиции и Зондеркоммандо Р, состоящее из Фольксдойче. В январе и феврале 1942 года в двух других лагерях были убиты 12 000 украинских евреев. В общей сложности 185 000 украинских евреев были убиты армейскими подразделениями Румынии и Германии.

[13] Колхоз: В Советском Союзе политика постепенной и добровольной коллективизации сельского хозяйства была принята в 1927 году, чтобы стимулировать производство продуктов питания при одновременном освобождении рабочей силы и капитала для промышленного развития. В 1929 году, когда в колхозах было всего 4% хозяйств, Сталин приказал конфисковать у крестьян землю, орудия труда и животных; колхоз заменил семейную ферму.

[14] Ворошилов, Климент Ефремович (1881-1969): Советский военачальник и государственный деятель. Он был активным революционером до революции 1917 года и выдающимся командующим Красной Армией в русской гражданской войне. Будучи комиссаром по военным и морским делам, а затем и обороны, Ворошилов помог реорганизовать Красную Армию. Он был членом Политбюро ЦК Коммунистической партии с 1926 года и членом Верховного Совета с 1937 года. Он был исключен из ЦК в 1961 году, но переизбран в него в 1966 году.

[15] День Победы в России (9 мая): Национальный праздник, посвященный поражению нацистской Германии и окончанию Второй мировой войны и чествованию советских павших в войне.

[16] Комсомол: Коммунистическая молодежная политическая организация, созданная в 1918 году. Задачей комсомола было распространение идей коммунизма и вовлечение рабочей и крестьянской молодежи в строительство Советского Союза. Комсомол также стремился дать коммунистическое воспитание, вовлекая рабочую молодежь в политическую борьбу, дополненную теоретическим образованием. Комсомол был более популярен, чем Коммунистическая партия, потому что с его целью образования людей, туда могли принимать непосвященных молодых пролетариев, тогда как члены партии должны были иметь хотя бы минимальную политическую квалификацию.

[17] Пункт 5: Это был фактор национальности, который был включен во все формы заявления о приеме на работу. Евреи, которые считались отдельной национальностью в Советском Союзе, не пользовались преимуществом в этом отношении с конца Второй мировой войны до конца 1980-х годов.

[18] Кампания против «космополитов»: Кампания против «космополитов», то есть евреев, была начата в статьях в центральных органах Коммунистической партии в 1949 году. Кампания была направлена ​​в первую очередь на еврейскую интеллигенцию и была первой публичной атакой на советских евреев как евреев. Писателей-космополитов обвинили в том, что они ненавидят русский народ, поддерживают сионизм и т. д. Многие идишские писатели, а также лидеры Еврейского антифашистского комитета были арестованы в ноябре 1948 года по обвинению в поддержании связей с сионизмом и с американским «империализмом». Они были тайно казнены в 1952 году. Антисемитский «Заговор врачей» был запущен в январе 1953 года. Волна антисемитизма распространилась по СССР. Евреи были смещены со своих постов, и начали распространяться слухи о скорой массовой депортации евреев в восточную часть СССР. Смерть Сталина в марте 1953 года положила конец кампании против «космополитов».

[19] Михоэлс, Соломон (1890-1948) (род. Вовси): Великий советский актер, продюсер и педагог. Работал в Московском государственном еврейском театре (и был его художественным руководителем с 1929 года). Он руководил философскими, яркими и монументальными работами. Михоэлс был убит по приказу Министерства государственной безопасности.

[20] Заговор врачей: Заговор врачей был предполагаемым заговором группы московских врачей с целью убийства ведущих государственных и партийных чиновников. В январе 1953 года советская пресса сообщила, что девять врачей, шесть из которых были евреями, были арестованы и признали свою вину. Поскольку Сталин умер в марте 1953 года, процесс так и не состоялся. Официальная газета партии «Правда» позже объявила, что обвинения против врачей были ложными, а их признания были получены под пытками. Этот случай был одним из худших антисемитских инцидентов во время правления Сталина. В своем секретном выступлении на двадцатом съезде партии в 1956 году Хрущев заявил, что Сталин хотел использовать «заговор» для чистки высшего советского руководства.

[21] Голда Меир (1898-1978): Родилась в России, она переехала в Палестину и стала известным и уважаемым политиком, которая боролась за права израильского народа. В 1948 году Меир была назначена послом Израиля в Советском Союзе. С 1969 по 1974 год она была премьер-министром Израиля. Несмотря на победу лейбористской партии на выборах 1974 года, она подала в отставку в пользу Ицхака Рабина. Она была похоронена на горе Герцля в Иерусалиме в 1978 году.

[22] Двадцатый съезд партии: На двадцатом съезде Коммунистической партии Советского Союза в 1956 году Хрущев публично развенчал культ Сталина и снял завесу секретности с того, что происходило в СССР во время сталинского руководства.

[23] Хрущев, Никита (1894-1971): Советский коммунистический лидер. После смерти Сталина в 1953 году он стал первым секретарем ЦК, и фактически главой Коммунистической партии СССР. В 1956 году во время XX съезда партии Хрущев сделал беспрецедентный шаг и осудил Сталина и его методы. Он был свергнут с поста секретаря и главы партии в октябре 1964 года. В 1966 году он был исключен из Центрального комитета партии.

[24] Гулаг: Советская система принудительных трудовых лагерей в отдаленных районах Сибири и Крайнего Севера, которая была впервые создана в 1919 году. Однако только в начале 1930-х годов в лагерях было значительное число заключенных. К 1934 году в ГУЛАГе, или в Главном управлении исправительно-трудовых лагерей, тогдашней организации-преемника ЧК — НКВД, было несколько миллионов заключенных. Среди заключенных были убийцы, воры и другие обычные преступники, а также политические и религиозные несогласные. Лагеря ГУЛАГа внесли значительный вклад в советскую экономику во времена правления Сталина. Условия в лагерях были крайне суровыми. После смерти Сталина в 1953 году население лагерей значительно сократилось, и условия содержания заключенных несколько улучшились.

[25] Шестидневная война: Первые удары Шестидневной войны произошли 5 июня 1967 года израильскими ВВС. Вся война длилась 132 часа 30 минут. Бои на египетской стороне длились всего четыре дня, а бои на иорданской стороне — три. Несмотря на короткую продолжительность войны, это была одна из самых драматичных и разрушительных войн, когда-либо происходивших между Израилем и всеми арабскими народами. Эта война привела к депрессии, которая продолжалась много лет после ее окончания. Шестидневная война усилила напряженность между арабскими странами и западным миром из-за изменения в менталитете и политических ориентаций арабских стран.

[26] Война Йом Кипур: Арабо-израильская война 1973 года, также известная как Война Йом Кипур или Война Рамадан, была войной между Израилем с одной стороны и Египтом и Сирией с другой. Это было четвертое крупное военное противостояние между Израилем и арабскими государствами. Война длилась три недели: она началась 6 октября 1973 года и закончилась 22 октября на сирийском фронте и 26 октября на египетском фронте.

[27] Советские / российские докторские степени: Высшая школа в Советском Союзе (аспирантура, или ординатура для студентов-медиков), которая обычно занимала около 3 лет и заканчивалась диссертацией. Студенты, которые сдали экзамены, были удостоены степени «кандидат наук». Если человек хотел продолжить свое исследование, следующим шагом была подача заявки на получение докторской степени (докторантура). Чтобы получить докторскую степень, человек должен был быть вовлечен в академическую жизнь, регулярно публиковаться и написать оригинальную диссертацию. В конце, ему или ей присуждалась степень «доктор наук».

[28] Яд Вашем: Этот музей, основанный в 1953 году в Иерусалиме, чествует как мучеников Холокоста, так и «Праведников народов мира», спасателей-неевреев, которые были признаны за «сострадание, мужество и мораль».

[29] Перестройка (русский вариант реструктуризации): Советская экономическая и социальная политика конца 1980-х годов, связанная с именем советского политика Михаила Горбачева. Этот термин обозначал попытки превратить застойную, неэффективную командную экономику Советского Союза в децентрализованную, ориентированную на рынок экономику. Промышленные руководители, местные власти и партийные чиновники получили больше автономии, и были проведены открытые выборы в попытке демократизировать структуру коммунистической партии. К 1991 году перестройка снижалась и вскоре была затмлена распадом СССР.

[30] Антонеску, Ион (1882-1946): Политический и военный лидер румынского государства, президент Совета министров с 1940 по 1944 год. В 1940 году он сформировал коалицию с лидерами легионеров. С 1941 года он ввел диктаторский режим, который продолжал процесс ослабление румынской политической системы, начатой при ​​короле Кароле II. Его сильные антисемитские убеждения привели к преследованию, депортации и убийству многих евреев в Румынии. Он был арестован 23 августа 1944 года и отправлен в тюрьму в СССР, пока его не предали суду после возвращения в 1946 году. Он был приговорен к смертной казни за свои преступления в качестве военного преступника и расстрелян в том же году.

[31] Горбачев, Михаил (1931-): Советский политический деятель. Горбачев вступил в Коммунистическую партию в 1952 году и постепенно поднимался в партийной иерархии. В 1970 году он был избран в Верховный Совет СССР, где он оставался до 1990 года. В 1980 году он вошел в политбюро, а в 1985 году был назначен генеральным секретарем партии. В 1986 году он приступил к осуществлению комплексной программы политической, экономической и социальной либерализации под лозунгами гласности (открытости) и перестройки (реструктуризации). Правительство освободило политзаключенных, позволило увеличить эмиграцию, боролось с коррупцией и поощряло критический пересмотр советской истории. Съезд народных депутатов, основанный в 1989 году, проголосовал за прекращение контроля Коммунистической партии над правительством и избрал Горбачева президентом. Горбачев распустил Коммунистическую партию и предоставил Прибалтике независимость. После создания Содружества Независимых Государств в 1991 году он подал в отставку с поста президента. С 1992 года Горбачев возглавлял международные организации.

[32] Праведники народов мира: неевреи, которые спасали евреев во время Холокоста.

[33] Хэсэд: Означает «забота и милосердие» на иврите. Это благотворительная организация, основанная Амосом Авгаром в начале 20-го века. При поддержке Конференции по претензиям и Джойнт, Хэсэд помогает нуждающимся евреям иметь достойную жизнь, несмотря на тяжелые экономические условия, и поощряет развитие их самоидентификации. Хэсэд предоставляет ряд услуг, направленных на удовлетворение потребностей всех, и особенно пожилых членов общества. К основным социальным услугам относятся: работа в объектах центра (информация, реклама деятельности центра, иностранные связи и бесплатная аренда медицинского оборудования); услуги на дому (уход и помощь на дому, доставка продуктов питания, доставка горячих блюд, мелкий ремонт); работа в сообществе (клубы, совместное питание, дневная поликлиника, медицинские и юридические консультации); сервис для волонтеров (обучающие программы). Центры Хэсэд вдохновили настоящую революцию в еврейской жизни стран бывшего СССР. Люди увидели и почувствовали возрождение еврейских традиций гуманизма. В настоящее время в странах бывшего СССР существует более восьмидесяти центров Хэсэд. Их деятельность охватывает еврейское население более восьмисот населенных пунктов.

Сара Шпитальник

Сарра Шпитальник со своими родителями, Бейлой и Шломо Молчанскими (1937)Фото сверху: Сарра Шпитальник со своими коллегами с Черновицкого университета (Черновцы, 1946)

Кишинев, Молдова

Сара Шпитальник – интеллигентная, мягкая дама среднего роста. У неё низкий приятный голос, волосы собраны в пучок. Во время нашей беседы она внимательно смотрит на меня сквозь очки. Разговаривать с ней – удовольствие. Сара – прекрасная рассказчица. Она охотно отвечает на мои вопросы. Она – человек огромной эрудиции. Сара живет в половине одноэтажного дома на Буюканах, в частном секторе Кишинева. Рядом с домом небольшой садик с несколькими фруктовыми деревьями, которые посадил её муж Моисей Шпитальник. Муж Сары умер около года назад в 2003 году. Бианка, милая маленькая собачка, — единственная компаньонка Сары, безгранично преданная своей хозяйке. В доме две комнаты и кухня. Одна комната служит гостиной. В ней книжные шкафы, телевизор, небольшой диван и стол у окна. В двух больших стеклянных витринах хранится коллекция кукол в национальных костюмах. Эту коллекцию Сара и её муж собирали всю жизнь, часть коллекции они привозили из своих поездок, каких-то кукол дарили их друзья. Сара угостила меня черешней из своего сада.


Информация об интервью

Рассказчик: Сара Шпитальник
Интервьюер: Наталья Резанова
Время проведения интервью: Июнь 2004
Место: Кишинев, Молдова



Моя семья

Мой дедушка по материнской линии, Срул Орентлихер, приехал в Кишинев из Староконстантинова Волынской губернии в Украине (согласно переписи населения 1897 г. в уездном городе проживало 16,300 жителей, 9212 из которых были евреями). У меня даже есть документ, подтверждающий, что он был рядовым гражданином Староконстантинова. Дедушка Срул экстерном окончил частную русскую гимназию и был частным учителем русского языка. Моя мама рассказывала мне, что дедушка был последователем учения Бааль Шем Това [1]. Когда моя бабушка была беременна моей мамой, дедушка погиб во время русско-японской войны в 1905 году. Он лишь оставил пожелание, если родится девочка, назвать её Бейла.

Моя бабушка, Хава Орентлтхер, дочь Шмуэля Брика, родилась в Бессарабии (2), в Кишиневе в 1878 году. У неё было много братьев и сестёр, но я знала только двоих: сестру Суру-Фейгу и брата Срула Брика. Срул страдал сахарным диабетом и у него были ампутированы руки и ноги. Я помню, как мой отец носил его на спине. Он умер, когда я была подростком. У Срула был сын – актер еврейского театра. В советские годы он жил в Днепропетровске (Украина).
Бабушкина старшая сестра Сура-Фейга имела небольшую молочную ферму в предместье Кишинева. Во время погрома 1905 года громилы утопили её коров в реке Бык (река протекает в Кишиневе), которая в то время была достаточно глубокой. [Замеч. Ред.: много погромов прокатилось по западным окраинам России после Февральской революции1905 года. Когда вспыхнул октябрьский погром в Кишиневе, первые отряды еврейской самообороны дали отпор погромщикам [см. Еврейское движение самообороны] [3]. После этого Сура-Фейга переехала со своими дочерями, имена которых я не знаю, в Одессу. Но на этом её несчастья не закончились. Её дочери умерли во время какой-то эпидемии. Сура-Фейга вернулась в Кишинев. Однажды, холодным зимним днем она упала на улице, потеряв сознание, и умерла. Должно быть, это был сердечный приступ. У Суры-Фейги было много детей, но я их не знала. Только одна её дочь Соня была очень близка к нашей семье. Моя мама любила её как свою родную сестру.

Я не знаю, как бабушка и дедушка встретились. Я только знаю, что они принимали все очень близко к сердцу в то время. Когда дедушка погиб, у бабушки выпали волосы, и она разучилась читать и писать: она очень страдала. Она была беременна с маленьким сыном на руках. Царское правительство платило ей пенсию по потере кормильца в три рубля. После смерти Суры-Фейги бабушка вышла замуж за Зильбермана, это был брак по расчету. Зильберман работал в резнице Бейт-ha-Шхита на Поповской улице, в настоящее время переулок Цирельсона; здание резницы не сохранилось. Это то, что рассказывала мне мама, подробностей этого замужества я не знаю. Все, что я знаю, это то, что бабушка не поменяла фамилию. Зильберман помог бабушке получить работу кассира в резнице. Она жила в двухкомнатной квартире в резнице, которую ей выделила община.

Мамин старший брат Хаим родился в 1897 году. В возрасте 17 лет он уехал в Палестину. Он тайно добрался поездом до Констанци и оттуда на корабле до Палестины, где британцы призвали его в армию. Он должен был сражаться против повстанцев, но он не мог стрелять в свой народ, и он сбежал во Францию. Там он женился на Фире, девушке родом из Одессы. Он сменил имя Хаим на имя Филипп. В 1928 году у него родился сын Серж, который был на несколько месяцев младше меня. Я никогда не видела никого из них, но я помню, что в 1937 году бабушка Хава навещала Филиппа в Париже. В тот год в Париже была международная выставка, а мне было 9 лет и я все хорошо помню.

Моя мама, Бейла Молчанская (урожд. Орентлихер), родилась в Кишиневе в 1905 году. Так как у неё не было отца, она получила право на бесплатное образование. Сначала она окончила начальную еврейскую школу, а затем училась в частной гимназии Скоморовской. Преподавание велось на русском языке, но они изучали еврейскую историю, еврейские традиции. Дома моя мама говорила на идише. Старый Зильберман любил мою маму больше чем своих собственных детей, потому что она была очень добрым и милым ребенком. Мама отвечала ему тем же. На экзаменах за восьмой класс гимназии она подписала свою письменную работу фамилией Зильберман. К сожалению, она завалила экзамен и не стала его пересдавать, поэтому получилось, что у неё было только семь классов гимназии. Мама стала работать кассиром в магазине. Она была очень общительна, и у неё было много друзей. Бабушка вынуждена была сдавать одну комнату, чтобы свести концы с концами. Однажды к бабушке пришел молодой человек из провинции. Он желал снять комнату. Сначала комната с земляным полом, топчаном, покрытым чистой белой простыней, и простыми занавесками на окне ему не понравилась. Он ушел, но через какое-то время вернулся обратно: что-то притягивало его к этому дому. Это был мой отец Шломо Молчанский.
Мой дедушка по отцовской линии, Меир Молчанский, родился в Бессарабии в 1854 году, я не знаю точно где. Жил он в еврейской сельскохозяйственной колонии Думбравены [еврейское сельхоз поселение Сорокского уезда, основано в 1836 году. Занимались выращиванием табака и овцеводством. Согласно переписи населения за 1897 год в колонии проживало 1815 человек, из них 1726 – евреи]. Мой дедушка сначала арендовал, а затем выкупил участок земли. Я не знаю подробностей их повседневной жизни, но я знаю, что дедушка Меир был глубоко религиозным человеком. Каждый раз, когда он приезжал в Кишинев погостить у нас, меня всегда посылали за ним в молитвенный дом, который находился у нас во дворе, чтобы позвать его к обеду. Он молился там, покрыв голову и плечи талитом, и всегда надевал тфелин. Он постоянно носил черный длинный сюртук и шляпу. У него была большая белая борода и усы. Его сыновья учились в хедере. Я считаю, что главой семьи, тем не менее, была моя бабушка Хая Молчанская (урожд. Цукерман).

Бабушка Хая родилась в Вертюжанах недалеко от Думбровен в 1860 году. Она соблюдала еврейские традиции, носила парик. Помню, когда она приезжала к нам в Кишинев и, наблюдая, как бабушка Хава и мама делают что-то по хозяйству, прижав ладони к щекам, приговаривала: «Женщины, женщины, как живёте вы — и как прожила я». У неё была очень трудная жизнь: она готовила, стирала, шила, перешивала, штопала одежду мужа и сыновей. В редкие поездки в Кишинёв она надевала своё единственное нарядное чёрное бархатное платье. Она также говорила: «Когда Бог меня призовёт к себе и спросит, чем я занималась, я отвечу: чистила пудами картошку, пекла лепёшки и хлеб, которые мои восемь мужчин расхватывали до того, как еда попадала на стол».

Я была в Думбровенах ребенком два раза. Дедушка и бабушка жили в большом деревенском доме с большим двором и колодцем. У них были топчаны, покрытые молдавскими домоткаными коврами. В Думбровенах была хорошая библиотека еврейской литературы. Многие жители были продвинутыми читателями на идише, они даже проводили читательские конференции. Я помню, как мы играли там с детьми. Не знаю была ли там синагога, но хедер и учитель были точно. Фамилия учителя была Штейнберг, он погиб во время Холокоста. Бабушка Хая умерла в 1939 году. У неё были проблемы с печенью, скорее всего это был рак. Папа ездил проститься с ней в Думбровены накануне её смерти.
У отца было шесть братьев. Они все были фермерами как их отец. В 20-х годах четверо из них уехали в Америку. Срул жил в Питсбурге. Велвл и Шмуэль перебрались в Аргентину. Лейзер, самый младший, обосновался в Сан Пауло в Бразилии. Я мало знаю о них. Только Лейзер добился успеха, остальные бедствовали. Срул купил дом в Питсбурге, но вскоре потерял его — не смог за него платить. Он единственный из братьев, кто нашел нас после войны, и кто посылал нам посылки с одеждой и едой через Красный крест. Хаим, старший сын, и его жена Момца жили с родителями в Думбровенах. У них было пятеро детей: Йосл, Лейб, Хуна, Шифра, и Перла. В 30-е годы Йосл нелегально переправился через Днестр [граница между Румынией и СССР] на советскую территорию, и мы долго не имели о нем никаких сведений. Другой брат отца Аврум и его жена Голда жили в Вертюжанах. Я не знаю, чем занимался Аврум. У него было 8 детей. Семья была очень бедной. Рахиль, одна из его дочерей, тоже бежала в Советский Союз в конце тридцатых годов. Бабушка Хая пыталась им помочь и однажды даже продала участок земли.

Мой отец, Шломо Молчанский, родился в Думбровенах в 1897 году. Он был очень интересным человеком. Он не хотел заниматься земледелием, он хотел учиться. Он посещал хедер, где его учителем был Штейнберг. В возрасте 11 лет, он стал атеистом, на основании заключений, к которым он пришел, изучая некоторые противоречия в Танахе. Его учитель Штейнберг любил повторять, что, если такой приличный человек стал атеистом, то ничего страшного в этом нет. Братья отца были против того чтобы он продолжал учиться. В результате конфликта с ними он перебрался в соседнюю деревню, где преподавал иврит, Тору и молитвы, которые он уже изучил. Он жил одну неделю в одной семье, другую в другой, там же и столовался. Платили ему мало, когда через год он приехал домой, то привез только сумку слив и две новые рубашки.

Позже отец уехал в Сороки и поступил в еврейскую гимназию. Он снимал комнату у Керхмана, владельца мельницы. Отец рассказывал, что мельница сильно пострадала во время наводнения. У него завязался роман с одной из дочерей хозяина. Папа не любил говорить об этом, но я знаю, что эта девушка, кажется, её звали Мина, была коммунисткой и подпольщицей. Она приобщила его к изучению марксизма. В Вертюжанах и в Думбровенах был один учитель, его звали Самуил Абрамович Магин, он приехал из Херсона и был страстным пропагандистом марксизма. Он и его жена Лия Исааковна были очень известными и уважаемыми людьми во всей округе. Папа поддерживал дружеские отношения с ними всю жизнь.
В 1918 году Румынская армия вошла в Бессарабию [см. Присоединение Бессарабии к Румынии] [4]. Среди солдат были мародеры. Один из них украл часы и еще какие-то вещи у Керхманов, мой отец запомнил его и, увидев мародера на военном параде в Сороки, он указал на него офицеру: ‘Этот солдат обокрал моего хозяина’. Не знаю, что случилось с солдатом, но моему отцу было приказано покинуть Сороки в течение 24-х часов. Так отец попал в Кишинев, куда он прибыл без денег, но где он нашел своих односельчан, которые помогли ему. Одним из них был Самуил Абрамович Магин, который к тому времени уже жил в Кишиневе. Он был служащим ЕКО [5] Еврейском колонизационном обществе, финансируемом из Лондона. Самуил Абрамович нанял моего отца учителем иврита для своих сыновей Додика и Нюки. Папа всегда хотел стать учителем, и ему очень нравилось учить мальчиков, но, чтобы зарабатывать больше денег, он поступил на курсы бухгалтеров. Он ненавидел бухгалтерию, но всю жизнь, до последнего дня, проработал бухгалтером.

Повернутися вгору

Детство

Сарра Шпитальник с родителями и их друзьями (1930)
Сарра Шпитальник с родителями и их друзьями (1930)

Вскоре после того, как отец снял комнату у бабушки Хавы, мои родители полюбили друг друга и поженились в 1927 году. Когда через год в 1928 году родилась я, мои родители сняли квартиру в доме через дорогу от резницы, где жила бабушка, на углу современных улиц Раби Цирельсон и Октавиан Гога. Этот дом принадлежал разорившимся русским аристократам Миче-Николаевичам. Мария Петровна Миче-Николаевич любила нашу семью, а я вообще была её любимицей. У неё было два бездельника сына, и хотя мне было всего три года, я помню как взрослые одного называли геем, а другого картежником. Короче говоря, они благополучно промотали все состояние матери. Дело кончилось тем, что дом и флигель во дворе выкупил еврей Флешель. Мы жили там, пока мне не исполнилось семь лет.

Это были счастливые годы. Рядом с домом был запущенный сад, где мы с соседской ребятней играли в индейцев, строили вигвамы в кустах. В саду росли красивые декоративные кусты ‘bull-de-neige’, с белоснежными шаровидными соцветьями (гортензия), очень редкими в Кишиневе. На заднем дворе на цепи жила огромная страшная собака. Когда мне было года два, я бродила там одна, и собака укусила меня за щеку. Моя мама и её подруга, которая жила в другой половине дома, остановили кровотечение, прикладывая к моей щеке влажное полотенце, и только тогда вызвали врача. Ко мне вызвали самого любимого кишиневцами семейного доктора Шлисселя, он их действия одобрил, сказав, что если бы они «меня повезли в больницу, на щеку бы наложили швы и шрам был бы куда заметней, а теперь все бесследно заживет». Мой отец всегда старался воспитать во мне смелость. С тех пор как доктора сказали, что моя мама больше не сможет родить детей, он видел во мне всех своих не рожденных чад: он очень любил детей. Например, он очень рано посадил меня на двухколесный велосипед. Между прочим, я так и не научилась ездить на нем. Отец настойчиво пытался избавить меня от страха перед барской собакой, через год после того несчастного случая он привел меня на черный двор: «Не бойся этой собаки, это хорошая собака, в конце концов, ты просто могла поскользнуться на цепи». Дело кончилось тем, что хорошая собака оборвала папе верхнюю губу, которую в этот раз пришлось ушить, и шрам остался на всю жизнь.

Я была капризным и избалованным ребенком. Я доставляла много хлопот маме, и она водила меня в самые разные детские учреждения. Где-то около года я посещала еврейский детский сад, почему-то он назывался «Ивритский» детский сад. Все чему я там научилась – считать до четырех. И конечно, там не было никакого иврита. Но там нас учили музыке. Однажды на сцене клуба я дирижировала шумовым оркестром, в котором дети играли на разных деревянных ложках и других безделушках. На мне было красивое маркизетовое платье, застегнутое на булавки. Я так энергично жестикулировала, что булавки расстегнулись, платье упало, и я осталась в одних панталонах перед всей публикой. Занавес тут же закрыли, но я умирала от стыда особенно перед мальчиками, которые мне так нравились — Борей Флишелем, сыном нашего хозяина и его другом Семой Лейдерманом.

Здоровье моей мамы было очень плохим. Осложнения были вызваны тяжелыми родами: она не могла разродиться три дня, пока доктора не вытащили меня щипцами. В результате мама почти потеряла зрение. Она лечилась в частной глазной клинике Тумаркина. Доктор Фаина Чегорская делала ей инъекции в глаз, что было большой редкостью в то время. Чтобы отвлечь мамино внимание, она рассказывала ей разные истории. Доктор Чегорская стала большим другом нашей семьи. Кишиневские врачи посоветовали маме поехать в Вену на консультацию к окулистам. Отец каким-то образом нашел деньги и мы втроем отправились в Австрию и провели там несколько недель. Мне было пять лет.

Я помню Шенбрунн (дворец), Пратер [парк развлечений в Вене], и ложе Марии Терезии [австрийской эрцгерцогини (1717-1780) из рода Габсбургов] в музее. Мои родители ходили в Венскую оперу, а я оставалась в номере гостиницы. Я помню Вену очень хорошо. Когда после войны мы приехали в Черновцы, я сразу сказала, что город очень напоминает Вену. И это действительно было так, потому что Черновцы – это тоже австро-венгерский город. В Вене моей маме сказали, что она может продолжать лечение у доктора Чегорской, так та прошла годовое специализированное обучение в Вене.
Чтобы свести концы с концами, мой отец работал бухгалтером в нескольких канторах. Он также вел большую общественную работу в еврейских организациях: он был членом ОРТ [6], работал в «Культурлиге» [Еврейская Культурлига в Кишиневе – общественная организация. Она распространяла современные просветительские идеи среди евреев]. Мой отец имел также связи с коммунистическим подпольем. Он не был членом коммунистической партии, но всегда поддерживал коммунистов: они печатали коммунистические листовки на гектографе из резницы. Говорили, что сама Анна Паукер [один из лидеров румынского коммунистического движения, еврейка] скрывалась в резнице.

Поддерживал отец и связь с сионистами, он выписывал сионистскую газету «Унзер Цайт» [Наше время], выходившую в Кишиневе на идише, что было обязательно для каждого еврейского дома. Дома мы говорили на идише и русском. Я также помню, что как-то папа получал и газету «Известия» [ежедневная новостная коммунистическая газета выходила в Москве]. Я училась читать по этой газете, спрашивая: Какая это буква? А какая это?» Когда мне исполнилось три года, я уже читала по-русски.

Мой отец был очень общительным человеком. Когда мы выходили на прогулку в город, каждую минуту кто-нибудь останавливался, чтобы поговорить с ним. Как бы то ни было, его знали самые разные люди от ремесленников до высокообразованных людей. Наши знакомые из Думбравен и Вертюжан всегда знали, что могут найти еду и приют в нашем доме. Наш дом всегда напоминал караван-сарай (перевалочный пункт).

Моя мама была очень доброй и всегда видела в людях только хорошее. Если кто-нибудь называл кого-нибудь полным дураком, она комментировала это так: «Правильно, но как хорошо он относится к родственникам своей жены». Чувства зависти и злости были чужды ей. Я называла её «толстовка» (последовательницей толстовства), потому что она была без ума от Л.Н.Толстого [7]. Моей маме было пять лет, когда умер Толстой, и она запомнила тот день на всю жизнь. Все жители Кишинева повторяли: «Толстой умер. Толстой умер». Она не знала кто это такой, но запомнила это. Несмотря на плохое зрение, она читала и перечитывала его произведения, «Войну и Мир» она знала практически наизусть. Она также очень любила Голсуорси [Джон (1867-1933): Английский писатель и драматург, известный серией романов «Сага о Форсайтах»] и «Джейн Эйр» Шарлоты Бронте.

Мама была доброй и веселой. Она могла разразиться громким смехом, который иногда перерастал в истерику. У неё были нежные трогательные отношения с отцом. Мне кажется, что если бы маму кто-нибудь обидел, отец убил бы его. Бабушка Хава относилась к своему зятю с большим уважением. И вообще в нашей семье все относились друг к другу с уважением.
В возрасте 6 лет я пошла в румынскую начальную школу. У меня была очень хорошая первая учительница. Её звали Елена Богос, и я думаю, что она принадлежала к местным русским аристократам. В первый же день она вызвала мою маму в школу и указала ей на то, что единственное, что я могу сказать по-румынски это слово «здравствуйте». Мама ей ответила: «Давайте оставим её в школе, а потом посмотрим. К сожалению, я не смогу ей помочь, потому что сама не знаю румынского, её отец очень занят, чтобы учить её». Жители маленьких местечек знали только молдавский. Бабушка Хава тоже знала немного молдавский язык, а мама не знала совсем. Между тем я очень быстро освоила язык. Мне лучше давались языки, чем маме. По окончании первого класса я получила грамоту как лучшая ученица.

К тому времени отец уже хорошо зарабатывал, и когда мне исполнилось 7 лет, мы купили квартиру в доме между Екатерининской улицей и Часовенным переулком с большим двором. В доме был водопровод, электричество, газ. Там было 26 квартир, и все жильцы, по странному совпадению, были евреями. Это было полностью еврейское поселение – настоящий ишув. Там были представители всех классов и сословий: от проститутки до интеллигентных образованных семей. Все говорили на идише, все знали русский, и многие говорили по-румынски. У нас была квартира на втором этаже, которая состояла из четырех комнат: в двух комнатах окна были на потолке, всегда грязные. У бабушки, которая работала и жила с нами, была своя комната, у родителей была спальня и еще у нас была гостиная. Я спала в гостиной, еще у меня была парта в родительской спальне, покрытая зеленой скатертью. Её смастерил один из наших родственников, погибший во время Холокоста. У родителей была никелированная кровать, украшенная блестящими шарами. Остальная мебель была очень простой. У нас дома было много книг на русском и идише. У меня была своя собственная коллекция книг на румынском и идише.

Мамина двоюродная сестра, Соня Герштейн, урожденная Зильберман, с мужем и сыновьями жила на первом этаже. Её муж Хаим был переплетчиком. Её сыновья Шмуэль и Эршль были намного старше меня. Тетя Соня была домохозяйкой. Она была веселой и очаровательной дамой. Ни она, ни её муж не интересовались политикой. Герштейны любили вечеринки, гостей и покер. Мы вместе отмечали еврейские праздники и дружили и до, и после войны. В конце 30-х годов после прихода Гитлера к власти, в Европе установилась очень напряженная атмосфера. В Румынии к власти пришли фашисты. Стали издаваться антиеврейские законы: евреи могли работать только на евреев; евреи не имели права нанимать слуг-христиан и другие подобные запреты. До нас доходили слухи о том, что творилось в Европе. Мы узнали, что Барон, хозяин отеля в котором мы останавливались в Вене, покончил с собой накануне массовой депортации евреев. Тогда-то мой папа и сказал, что мы должны перебраться поближе к Герштейнам.

Сначала кузисты [8] потерпели поражение в своей первой попытке осуществить переворот. По дороге в гимназию мы видели тела бойцов «железной гвардии» на углу Пушкинской и Александровской. Там были еще и плакаты, предупреждающие, что это то, что случится со всеми предателями. Мы думали, что это пришел конец фашизму, но к несчастью, это было далеко не так. Друзья моих родителей вели бесконечные политические дискуссии, дебаты и споры у нас дома. Кто-то был англофилом, кто-то сионистом, но все с надеждой смотрели на Советский Союз и верили, что это страна счастливого будущего. Большинство друзей были евреями. Семья Гольдштейнов была самыми близкими друзьями. Залман Гольдштейн был издателем и активистом коммунистического подполья. В 1928 году он проходил по «Процессу ста четырнадцати», который начался в Клуже 10 сентября. Он, как и другие заключенные, принял участие в сорока пятидневной голодовке и получил амнистию. Одна из заключенных, Хая Лившиц, умерла от голода. После войны, когда я уже была взрослой, я спросила Залмана: «Почему среди коммунистов было так много евреев?» И он ответил: «Мы просто вовлекали своих друзей в подполье, но там также были и румыны и русские».

Хотя мой отец был атеистом, он хорошо знал и уважал еврейские традиции. В глубине души он был настоящим евреем. Он прекрасно знал иврит и идиш, и интересовался всем еврейским. Он читал книги в основном на идише: Менделе Мойхер-Сфорим [10], Шолем Алейхем [11], Ицхак Лейбуш-Перец [12]. Мой отец был дружен с Яковом Штернбергом, прекрасным еврейским поэтом, который жил в Бухаресте [Румыния].Яков Штернберг был родом из Липкан, как и другие писатели и поэты, такие как Эиезер Штейнбарг и Моше Альтман. Бялик [13] назвал эту группу «Бессарабский (Липканский)Олимп». Яков Штернберг был также одним из основателей Еврейского [Государственного]Театра в Бухаресте [14]. Он каждый раз был у нас дома во время визитов в Кишинев. Я помню, как он учил мою маму заваривать кофе по-румынски.
Хотя мой отец никогда не ходил в синагогу, дома мы всегда отмечали еврейские праздники. Главную роль в этом играла бабушка Хава. Она была очень религиозной и соблюдала все еврейские традиции: она соблюдала кашрут и никогда не работала в шабат. Остальные члены семьи не соблюдали кашрут. Мы ели трефное. На еврейские праздники бабушка ходила в Хоральную синагогу. Она постилась в Йом Кипур и проводила целый день в синагоге. Я бегала туда посмотреть, как она себя чувствует. Мама тоже постилась.

На Песах у нас всегда была маца и праздничный седер с Герштейнами. Муж тети Сони, Хаим Герштейн, вел седер по всем правилам: читал агаду, его сыновья, Шмуэль и Эршель, задавали положенные четыре вопроса [ма ништана] и искали афикоман. Я помню, как по дороге домой папа бормотал, что Хаим все перепутал. Я помню, как учила эти четыре вопроса на идише, помню, что я где-то их задавала, но совершенно не помню где.
Праздновали мы и Рош Ашана. У родителей было много друзей, они приходили к нам и после застолья все шли в городской парк. Это был сезон орехов и винограда. Мы пили свежевыжатый виноградный сок. Сок пенился и был необыкновенно вкусным.

Мы также праздновали Хануку с тетей Соней – это был её день рождения. Я не помню, чтобы нам дарили деньги, но бабушка Хава всегда пекла латкесы и делала вареники с домашним творогом и картошкой.
На Пурим мы делали шелахмонес, наполняли корзинки уманташен и другими сладостями и разносили их по родственникам и знакомым, но у нас не было представлений.

Я еще помню Хамишосер, который сегодня называют Ту би-Шват. На этот праздник у нас всегда были израильские фрукты: изюм, финики, миндаль, инжир и стручки рожкового дерева. Стручки были божественно вкусны и выглядели как стручки акации.

Бабушка и мама готовили очень вкусно: бульон, борщ [традиционный украинский свекольный суп], зеленый борщ, вареники и, конечно, фаршированную рыбу. Бабушка ходила на базар, а мама предпочитала магазины и брала меня с собой. Я помню шикарный магазин Фишмана на Александровской, где мы купили две сардины для моих бутербродов. Мы купили колбасу, и я с наслаждением наблюдала, как её нарезают. Улица Александровская с тех пор несколько раз меняла свое название. Сейчас — это улица Стефана Великого [названа в честь правителя Молдавского княжества между 1457-1504. Известен своей политикой централизации власти]. В Молдове и Бессарабии все изменилось с приходом новых лидеров: название улиц, руководители, государственный строй.

На Александровской был большой обувной магазин Лапшука. На Пушкинской караимы [последователи одной из сект иудаизма основанной в 18 веке] держали магазин цитрусовых и других экзотический фруктов «Памона». Были и магазины поменьше в нижней части города, например, галантерейный магазин Матрахт, владельцем которого был Люкстик, и другой магазин, принадлежавший Лейдерману. Были в Кишиневе и прекрасные кондитерские. Одна из них недалеко от нашего дома принадлежала Гохману. Это здание до сих пор стоит на углу. Там подавали апельсиновый сок, итальянские «тутти-фрутти», завернутые в фольгу, и еще каштаны в шоколаде. Мы захаживали туда иногда, но я не была сладкоежкой. Я любила бананы, но они были дорогими, и родители обычно покупали мне всего одну штуку.
В Кишиневе были конные экипажи и трамваи. Только очень зажиточные владельцы заводов, такие как Шор, имели собственные автомобили. Еврей Шор был владельцем винокурни.

В городе было несколько библиотек: городская библиотека в мэрии, Национальная библиотека республики – её правопреемница. Там есть отдел редких книг. Была еще русская библиотека служащих на Михайловской улице, я пользовалась ею, когда училась в гимназии. Были школьные библиотеки. Были две профессиональные еврейские школы для девочек и много еврейских школ для мальчиков, в каждой была библиотека. В отсутствии других развлечений люди читали очень много. Было два больших кинотеатра: «Одеон» и еще один, название которого я не помню. Мы смотрели советские фильмы даже при румынах: «Веселые ребята», «Александр Невский» и «Искатели счастья» [(1936), об освоении Бирабиджана [15] на Дальнем Востоке] последний шел под названием «Эмигранты».

В детстве я чаще всего проводила свободное время в Соборном парке недалеко от дома. Мы играли в «Король, король, подавай солдат!» и «Гуси, гуси, возвращайтесь домой!» Мы также ходили в городской Пушкинский сад [16], но после 1938 года это стало опасно для евреев, потому что молодые румынские фашисты – кузисты облюбовали его для проведения своих встреч. Они были очень агрессивны. Театры из других городов гастролировали в Кишневе, например, «Вильнер труппа» из Вильнюса. Мои родители ходили на их спектакли, но без меня. Евреи жили по всему городу, но концентрировались в основном в его нижней беднейшей части. Евреи побогаче жили в верхнем городе.

После окончания четвертого класса я поступила в румынскую гимназию «Королева Мария». У нас были хорошие учителя. В гимназии допускалось наличие 25 % детей евреев. В классах «А» и «Б» было 100 учениц, из них 12 евреек в классе «А» и 13 – в классе «Б». Мы носили форму стражей [17]. «Стражерия» — организация учащихся, похожая на движение скаутов. Мы носили темно-синие брюки до колен, белые блузки и темно-синие свитера, ремни с металлическими пряжками, наподобие военных, и много других значков: эмблему Румынии и др. Каждое утро бабушка помогала мне одеваться: прикалывая значки, она приговаривала на идише: «нох а звод, нох а звод» = «Еще один ноготь и еще один».

У нас были занятие по религии. У православных были свои учителя, к католичкам приходил учитель католик, а еврейские девочки учили молитвы с раввином. Мы с первого класса изучали итальянский двойной бухгалтерский учет. Мальчики изучали латынь и древнегреческий, а мы нет. С первого класса мы учили французский, а с третьего – немецкий. В 1940 году мой папа решил, что я должна изучать иврит. Но поскольку у него не было времени учить меня, родители наняли частную учительницу. Её звали Хана Левина. Я часто вспоминаю её. Когда мои родители спросили, есть ли у меня талант, она ответила: «Каких-то особых талантов у неё нет, но она очень умная девочка». Я благополучно выучила ивритский алфавит, но вскоре занятия пришлось прекратить. Летом 1940 года пришла Советская власть [см. Присоединение Бессарабии к Советскому Союзу] [18].

Повернутися вгору

До время войны

В 1940 году еврейское население Кишинева значительно увеличилось: вернулись многие бессарабцы жившие и работавшие в Румынии, много евреев прибыло из Трансильвании [19]. К нам в квартиру подселили семью из Трансильвании. Они говорили на венгерском, ни слова не знали на идише, и моя мама не могла с ними общаться. Много евреев прибыло из России [тогда СССР] и из Тирасполя, Одессы [сегодня Украина]. У нас не было страха перед советской властью, мы ей даже сочувствовали. Знакомые моего отца задолго до этого говорили: «Скоро придут наши», а многие торговцы думали: когда придут наши, мы станем клерками в своих собственных магазинах». Как бы то ни было, но мой отец довольно скоро разочаровался в советской власти. Он устроился на работу в Главлессбыт – контору по продаже древесины. Когда его новый начальник увидел у него новую шариковую ручку, которую ему прислал дядя Филипп из Франции, он её покрутил и сказал: «Это что шариковая ручка? Была ваша, стала наша» и забрал её. Мой папа нашел это очень странным.

Затем начались аресты. Наш знакомый торговец Мильштейн, был арестован. Единственной причиной его ареста было то, что новые власти положили глаз на его особняк. Мой папа был смелым человеком, он пошел в НКВД [20] и сказал, что Мильштейн вносил контрибуцию в коммунистическую партию, на что ему ответили: «Скажите спасибо, что вы на свободе, и убирайтесь по добру, по здоровью». Через 60 лет ко мне в еврейскую библиотеку пришел француз и представился: «Я – художник Мильштейн». Он оказался сыном того самого человека, за которого заступился мой отец. Он живет в Париже, и недавно прислал мне альбом своих картин.

Все было новым в 1940 году. Взрослые говорили шепотом, дети как Павлики Морозовы [21] во всех и каждом видели кулаков [22]. Наша гимназия была преобразована в школу. Все, кто закончил второй класс гимназии, перешли в шестой класс школы. Я сделала одну ошибку в первом диктанте по русскому языку: написала слово «редька» через «т». Но получила оценку «отлично». Преподавание стало вестись на русском языке. Наша учительница по французскому уехала во Францию, как она сказала: по религиозным соображениям. Некоторые учителя приехали из СССР. Мне было одиннадцать с половиной, и я влюбилась в учителя по истории, Петра Демьяновича, из СССР. Он преподавал историю древнего мира. Это было сказочно, трудно описать словами его уроки.

В 1941 году началась война [см. Великая отечественная война] [23]. Мой папа был уже не призывного возраста. Бабушка Хава, мои родители и я решили эвакуироваться. Сначала мы с багажом добрались до Ваду-луй-Вод, но оказалось, что у нас нет пропусков, и нам не разрешили двигаться дальше. Вернувшись обратно, папа выстоял огромную очередь, чтобы получить пропуска, которые больше никто никогда не спрашивал. Должна заметить, что эвакуироваться из Кишинева можно было. Только те, кто помнили Первую мировую и думали, что немцы не могут причинить зла, остались в городе. Многие сомневались, получая письма из Румынии, в которых их знакомые писали: «Мы хорошо ладим с нашими новыми соседями». Многие мои одноклассники остались и сгинули вместе со своими семьями. После войны я встретила только двоих: Злату Ткач (урожд. Берехман) из параллельного класса, она композитор в Кишиневе; Тову Немировскую (урожд. Калекштейн) — живет в Лос-Анжелесе и звонит мне раз в две недели, с тех пор как я овдовела.

В общем, мы эвакуировались. Наша первая остановка была в Тирасполе, где папа получил последнюю зарплату от своей конторы, и откуда мы начали длинное путешествие на Северный Кавказ в прямом смысле под бомбами. Добрались до Орджоникидзе, сегодня Ставропольский Край. Мы остановились в деревне, в доме у очень хороших людей, их сын воевал на фронте. Они делились с нами едой, при этом хозяйка приговаривала: «Я накормлю вас здесь, а моего сыночка, может, там кто-нибудь накормит». Мы прожили у них с месяц, но мои родители не хотели их обременять: «Мы должны позаботиться о себе сами». И мы поехали в совхоз [24]. Там можно было найти работу. Папа с бабушкой работали в поле. Мама вела хозяйство, я ходила в школу, но очень скоро линия фронта приблизилась, и мы снова двинулись в путь. Из Махачкалы [Россия] мы на корабле пересекли Каспийское море и дальше на восток в Узбекистан.

Зиму мы провели в Фергане. Мой отец работал грузчиком на заводе. Мы снимали квартиру у одной молдавской семьи. Там было много молдаван [от ред.: народ в европейской части России, православные]. Мама заболела пневмонией, но так как в их доме были коны, хозяйка не разрешила ей пользоваться туалетом в доме, и маме с высокой температурой приходилось выходить по нужде во двор. Весной мы узнали, что Герштейны в Бухаре, и мы переехали к ним. Мы снимали комнату в женской половине узбекского дома, а наши хозяева перебрались в мужскую половину. Герштейны жили в другой комнате там же. Папу призвали в трудовую армию и отправили на строительство железной дороги в Челябинскую область [Россия]. Он продал свою хлебную карточку и послал деньги нам, чтобы как-то нас поддержать. Сам же питался одной картошкой. Мама пошла работать поваром в контору, где ей выдавали белую муку, но совсем не давали другие продукты. Из этой муки мы делали лапшу и суп «затируху» [смешивали муку с водой и варили].

Папа очень уважал бабушку и верил, что она сильная женщина. Он написал ей письмо на идише: « Пожалуйста, позаботьтесь о моей семье». Бабушка Хава была к тому времени уже очень слаба. У неё, как и у старшего брата, Срула, был сахарный диабет. У неё была гангрена и дизентерия. Она ужасно выглядела, и у неё были вши. Но при этом она отдавала нам с мамой свою пайку хлеба, которую получала в госпитале. Бабушка умерла в 1942 году, мы похоронили её еврейском кладбище накануне Йом Кипура. Во время сезона дождей мы нашли двоюродного брата мамы, сына бабушкиного брата Срула Брика. Он был актером еврейского театра в Днепропетровске [Украина]. У него была очень красивая жена, тоже еврейская актриса, и дочь моя ровесница, но она была такой высокомерной, что я не смогла с ней подружиться. Я думаю, причиной её гордыни был тот факт, что они были гораздо состоятельнее нас.

Во время эвакуации я ходила в русскую школу. Учителями у нас были или эвакуированные, или сосланные в 30-е годы [во время Великого Террора] [25], о чем вслух тогда не говорилось. В школе были и местные, и эвакуированные ребята. Я сдружилась с Саломеей Капор, еврейской девочкой из Каунаса (Литва). Её родители были врачами. Она была очень талантливая и умная. Через 20 лет после войны мы с мужем встретились с ней в Каунасе. Саломея была очень хорошей пианисткой. Её муж – литовец, у них был сын. Через несколько лет Саломея переехала в Англию, и я больше о ней ничего не слышала. Я помню еще одну одноклассницу Симу Житомирскую. Они были ашкеназскими евреями, но долгое время жили в Бухаре. Была еще и группа бухарских евреев [26].

Помню красивую девочку по фамилии Долидзе. Мама у неё была грузинкой, а папа – немец, депортированный из европейской части России во время войны. Я не знаю, был ли антисемитизм в Узбекистане в то время. Конечно, случалось, что мальчишки бежали за моей бабушкой и кричали «жидовка» [оскорбительное слово евреек женского пола]. Такое случалось, но нам всем следует помнить, что местные жители дали нам кров и пищу. Я думаю, что они проявили достаточную лояльность и терпимость. Что касается школы, то там почти все учителя были евреями, и вопрос об антисемитизме не стоял. В Бухаре я вступила в Комсомол. [27].

Уровень смертности в Бухаре был очень высок. Одно время я работала статистическим оператором в Бухаре. Каждое утро я получала информацию о количестве умерших от сыпного или брюшного тифа. Мне было всего 15 лет, и я не могла вынести такого рода работу. Это было очень трудно знать правду. Папа вернулся в Бухару в 1943. Он получил новое назначение — заведующего сенозаготовительным пунктом для армии на станции в 40 км. от Бухары, где поезда останавливались на одну минуту. Я работала с ним помощником бухгалтера (учетчицей), еще было два узбека прессовщиков сена.

После освобождения Молдавии (1944), наш друг доктор Брегман прислал нам вызов, и мы получили разрешение вернуться в Кишинев. Мы отправились домой летом 1945 года. Город лежал в руинах. Можно было дворами пройти от вокзала до Александровской. Верхний город был в лучшем состоянии, но его нижняя часть, где было гетто, выглядела ужасно [см. Кишиневское гетто] [28]. Наш дом был разрушен. Мы остановились у доктора Брегмана в больнице, но мы не могли жить там долго. Папа узнал о судьбе своих родных. Когда началась война, дедушке Меиру было уже 80 лет, он отказался эвакуироваться. Он сказал своему сыну Хаиму: «Для бедного человека нет разницы: жив он или мертв. Я остаюсь». Мы так и не узнали подробностей о его гибели. Все еврейское население и местные жители были убиты. Хаим, его жена Момца и их младшая дочь Перла попытались бежать из Думбровен на повозке, но немцы их схватили. Соседи рассказали, что их заставили рыть себе могилу. Лейб и Хуна погибли на фронте под Сталинградом. Йосл сгинул в ГУЛАГе [29]. Его дочь живет в Бохуме в Германии. Дочь Хаима, Шифра, живет в Нью-Йорке.

Аврум и его жена погибли. Только трое из их восьмерых детей выжили. Рахиль была арестована в Тирасполе и посажена в тюрьму. Оттуда её отправили в ГУЛАГ. В ГУЛАГе еврейский доктор устроил её на работу нянечкой в госпитале, и тем самым спас ей жизнь. В ссылке Рахиль вышла замуж и родила двух дочерей: Софу и Музу. Сейчас Рахиле 90 лет, она живет в Израиле, в Ашдоде. Дочь Аврума, Ида, живет в Кургане на Урале и работает на шахте. Это все, что я знаю о ней. Эфраим переехал в Израиль в конце 40-х годов, его уже нет в живых. После войны дом дедушки в Думбровенах был занят под сельсовет. Все говорили отцу: «Ты – наследник, поезжай и забери свой дом», но он отвечал: « Я не хочу возвращаться туда, где никого не осталось».

Судьба наших родственников во Франции тоже трагична. В годы войны дядя Филипп был участником Сопротивления. Его жена Фира погибла в Освенциме, английское гражданство не спасло её. Их сын Серж выжил, потому что они оставили его на попечение французской семьи. После войны Филипп женился на француженке, с которой познакомился в движении Сопротивления. Мы с ней не знакомы. Они жили на юге Франции. Филипп умер в 1960-е годы. Серж жил с тетей – сестрой матери. После смерти отца, он переехал в Америку, где потерял половину «Орент» своей фамилии, став Лихером. Я знаю, что он живет в Нью Джерси, женат, имеет троих детей. Он менеджер по компьютерам. Мама умерла 15 лет назад, и с тех пор я потеряла с ним связь.

Повернутися вгору

После войны

Сарра Шпитальник и ее муж, Моисей Шпитальник (Кишинев, Молдова, 2001)
Сарра Шпитальник и ее муж, Моисей Шпитальник (Кишинев, Молдова, 2001)

В 1946 году я закончила десятилетку и решила, что хочу изучать языки. Я поступила на Французское отделение Филологического факультета Черновицкого университета. Мои родители вместе со мной переехали в Черновцы. В конце войны многие украинские семьи покидали город вместе с отступающими германскими войсками, и в городе было много пустующих домов. После освобождения Транснистрии [30] евреи из многочисленных гетто ринулись в Черновцы: мы немного опоздали, на год задержавшись в Кишиневе. Те, кто успел туда в 1945 году, жили в прекрасных квартирах. Черновцы очень красивый город. Наш факультет располагался в бывшей резиденции митрополита – красивом здании из красного кирпича.

Студенческие годы – лучшие годы в моей жизни. Нас разделили на две группы. Я попала в более сильную группу, где, кроме двух украинцев, все студенты были евреями. Почти все студенты были или бывшие участники войны, или бывшие узники гетто в Транснистрии. Политическая ситуация была достаточно напряженная: вокруг было много банд бандеровцев [31]. Однажды придя в университет, мы узнали, что все студенты третьего курсы арестованы. Власти объявили, что у них были найдены листовки бандеровцев. Это были годы начала кампании борьбы с космополитизмом [32]. Илья Гордон, еврей, преподаватель иностранной литературы, был выслан из Киева в Черновцы. Партийное бюро записывало его лекции, чтобы внимательно изучать их позднее. Нам было очень его жаль, и мы старались учить его предмет как можно лучше, чтоб иметь хорошие отметки.

Другим актом проявления государственного антисемитизма стало закрытие Еврейского театра в Черновцах. На самом деле это был Киевский еврейский театр, основанный в 1928 году, которому после войны не разрешили вернуться в столицу Украины и отправили его в Черновцы. В Черновцах у них всегда был аншлаг, потому что это был тогда еврейский город. После закрытия театра некоторые актеры нашли работу в русских и украинских театрах, но большинство осталось сосем без работы. Помню другой случай: в университете объявили вечер для местной молодежи. Так как я была из Бессарабии, то решила, что я тоже принадлежу к местным жителям, но меня не пустили, не пустили и других евреев. На вечер пускали только украинцев. Как бы то ни было, все это не сильно отражалось на нашей учебе. Наша группа была очень дружной. Мы часто устраивали вечеринки, отмечали дни рождения, вместе ходили в театры и кино. Всей группой мы приветствовали образование государства Израиль. Мы были готовы отправиться в Израиль волонтерами. Один из наших студентов Анатолий Коган, который впоследствии стал писателем в Кишиневе, очень хорошо играл на фортепиано. На нашем факультете в рекреации стояло пианино, и он иногда играл «Атикву» [33]. Конечно, это было опасно, и мы немного боялись, но мы были молоды и очень счастливы, что есть Израиль. Позже 12 человек из нашей группы уехало в Израиль. Четверо живут там до сих пор.

Когда я была на пятом курсе, я поехала в Кишинев на зимние каникулы. Я остановилась у тети Сони Герштейн. Навещая свою знакомую, я встретилась с пятикурсником Сельскохозяйственного института, который снимал у нее комнату. Его звали Моисей Шпитальник. Мы понравились друг другу и начали переписываться. Моисей уже окончил институт: студенты-аграрии сдавали выпускные экзамены раньше нас, чтобы успеть на работу к посевной кампании. Он получил распределение во Флорешты [см. работа по обязательному распределению в СССР] [34]. Он приехал в Черновцы и сказал, что мы немедленно женимся, чтобы я тоже могла получить распределение в тот же город. Так мы и сделали.
Отец моего мужа, Гирш Шпитальник, был управляющим при дровяном складе в Рыбнице. Он был специалистом высокого класса в деревообрабатывающей промышленности. Его мама, Сура Шпитальник, была домохозяйкой. Старший брат Моисея, Исроэль, родился в 1919 году, окончил Железнодорожный институт в Днепропетровске. В мае 1941 года он женился, а в июне началась война. Его призвали в армию в звании лейтенанта, он попал в плен и был расстрелян. Его жена Таня вместе с его родителями оказалась в гетто. Сестра мужа, Хана, родилась в Рыбнице в 1922 году. Моисей родился тоже в Рыбнице в 1928 году. Моисей ходил в еврейскую школу. В 1937 году школа была закрыта, директор арестован. Детей перевели в украинскую школу. В начале войны семья предприняла попытку эвакуироваться. Они двигались пешком, ведя с собой корову. Около Балты в Одесской области они попали в окружение и оказались в гетто вместе с другими евреями, где находились до 1944 года.

Муж рассказывал, что однажды румыны жестоко избили его за то, что он уронил балку (брус), которая была слишком тяжелая для него. После этого он долго заикался. Позже он работал в мастерской, где они делали валенки [традиционная русская зимняя обувь]. У него были трофические язвы от серной кислоты, которую использовали при изготовлении валенок. Моисей рассказывал, в мастерской были подпольщики, которые валяли валенки так, что они разваливались на морозе, но немцы не могли отличить брак от хорошей продукции. Жена Исроэля, Тана, умерла в гетто от тифа, остальные выжили. Мама Моисея умерла в 1948 году, отец – в 1955. Его отец присутствовал на нашей свадьбе со своей второй женой. Она была его дальней родственницей, выжившей в Одесском гетто, остальные её родственники все погибли. Сестра Моисея, Хана Вопняр, жила в Рыбнице, работала медсестрой. У неё не было детей. Хана умерла 2001 году.

Мы поженились в 1951 году и переехали во Флорешты, где прожили пять лет. Я преподавала французский язык в школе, а муж работал главным агрономом. Во Флорештах проживало в то время около 90 еврейских семей – внушительное количество, принимая во внимание послевоенный период. В нашей молдавской школе почти все учителя были евреями: Лев Шойхет- учитель математики, выпускник университета в Бухаре; Шапиро- учитель русского языка и литературы; Шварцман- учитель биологии; Рива Хамелис – учитель химии, Лия Дархова- учитель истории. Только учитель молдавского языка и преподаватель истории в старших классах были неевреями. Я не уверена, что я была хорошим учителем, но мои ученики тянулись ко мне. Еще когда я писала дипломную работу в университете, я познакомилась с библиографией и стала подумывать об этом. После того как я уехала во Флорешты, мои родители вернулись в Кишинев. Сначала они жили в проходной комнате у наших родственников, пока не накопили немного денег. Я перевела роман «Золото» Бориса Полевого на молдавский язык и получила солидный гонорар. Мы внесли деньги хозяину недостроенного дома на Буюканах, чтобы он мог завершить строительство, и потом купили у него половину этого дома. Мы еще жили во Флорештах, когда в 1953 году начался процесс по Делу врачей [36]. Молдавию это к счастью почти не коснулось. Брежнев [37], в то время — секретарь Центрального комитета КПМ, был довольно мягким руководителем. Прошло несколько арестов, но они действительно были вызваны рядом медицинских ошибок. Хотя, в общем, атмосфера была напряженной, но не столь ужасной как в Москве и Ленинграде. Ходили слухи, что евреев будут выселять в бараки в Сибирь и Алтайский край. Когда Сталин умер весной 1953 года, во Флорештах был митинг, и я, как и все, плакала, конечно. Мы очень волновались о нашем будущем. Мы много знали о репрессиях 1937 года и не были удивлены, когда в 1956 году на 20 съезде партии Хрущев выступил с докладом о разоблачении культа личности, а потом этот доклад был опубликован, конечно, это дало нам надежду на лучшую жизнь и на торжество демократии.

В 1956 году мы с мужем переехали в Кишинев к моим родителям. У меня было высшее филологическое образование, пятилетний педагогический стаж и курсы английского языка. Когда я обратилась в РОНО (районное отделение народного образования) по поводу трудоустройства, мне отказали на основании того, что я еврейка [см. Пятый пункт] [40]. Они просто сказали, что у них нет вакансий, хотя они были. Тогда один из знакомых, кто работал в Мединституте, сказал: «Ты знаешь, в нашей библиотеке требуется сотрудник со знанием иностранных языков». Кишиневский Медицинский институт был основан на базе Ленинградского медицинского института, который был эвакуирован в Пятигорск во время войны. После войны им не разрешили вернуться в Ленинград. Так получилось, что они полгода находились на оккупированной немцами территории, и власти обвинили в этом руководство института. Их отправили в Кишинев.

В библиотеке была очень богатая коллекция книг на иностранных языках, которые институт частично получил в качестве германских репараций. Значительная часть представляла собой библиотеку Рихарда Коха, еврейского врача, который попросил политического убежища в СССР накануне войны и жил в Пятигорске. Когда я пришла в отдел кадров института, заведующий возмутился: «Кто Вас сюда привел? Израиль напал на Египет!» [После заключения военного договора между Египтом, Сирией и Иорданией, направленного против Израиля, 29 октября 1956 года израильская армия атаковала египетские позиции на Синайском полуострове]. Можете представить себе связь между мной и нападением Израиля на Египет?! И все-таки, меня приняли на работу. У них не было выбора, я знала французский и английский и, кроме того, у меня было весьма приличное знание немецкого языка. Позже меня направили на двухгодичные курсы библиотечных работников, и после их окончания я приступила к работе в качестве библиографа.

Мы жили с моими родителями, и я строила свою семью: муж и я были друзьями. Нам удавалось самим обеспечивать себя, при этом мы всегда помнили о необходимости жить по средствам. В конце 1950-х положение с продуктами питания было очень тяжелым, я помню, как мы перебивались с хлеба на горох. Муж работал агрономом в совхозе в Гратиештах и он мог покупать дешевые овощи и фрукты. Папа работал бухгалтером в больницах и детских садиках. Я работала и подрабатывала за дополнительную плату своим знанием иностранных языков. Первый телевизор нам подарили на новоселье в 1958 году; у него была увеличительная линза перед экраном.

И муж, и я обожали классическую музыку, и у нас были сезонные абонементы в Филармонию. Когда в Кишиневе открылся Оперный театр, мы ходили на все премьеры. Ходили мы и в драматические театры и кино. Мы часто вместе ездили в отпуск, путешествовали по Северному Кавказу, Польше, по Волге, по Пушкинским местам. Мы получили особое удовольствие от этого путешествия, так как оба обожали Пушкина. Мой муж был более прозаичен, но он не мог не помочь в чтении стихов. В то время директором Пушкинского дома-музея был Гейченко, и он организовал все наилучшим образом. Мы посетили Михайловское и Тригорское имения, и Святогорский монастырь, в котором похоронен Пушкин. Эта поездка закончилась тем, что мы провели десять дней в Ленинграде.

Наша компания друзей в Кишиневе состояла из десяти еврейских пар. Моисей и я были самыми молодыми в этой компании. Мы были более просоветскими, чем те, кто вышел из сионистских организаций румынского периода правления: «Бейтар» [41] и «Гордония» [42].

Мы часто собирались вместе, праздновали дни рождения, отмечали еврейские праздники и европейский Новый год. Мы всегда пристально следили за событиями в Израиле то телевидению и радио. Помню, когда началась Шестидневная война [43] отцу исполнилось 70 лет, мы собирались отмечать юбилей, но сказал: «Нет, не сейчас, пока идет война в Израиле». Мы были очень обеспокоены и не могли поверить, что такая маленькая страна как Израиль может победить. Когда же совершенно неожиданно пришло известие о победе, наши друзья без всякого приглашения собрались у нас в доме, и мы устроили праздник. По части устраивать праздник, Моисею не было равных: ему требовалось не более 15 минут, чтобы накрыть стол, который ломился от еды. Моисей пек торты, один из тортов по его рецепту, друзья назвали в его честь «Шпитальный» [Торт Шпитальника]. Особенно популярной была его фаршированная рыба. Я никогда не блистала кулинарными способностями как он. Мы часто шутили в кругу друзей, что, когда уедем в Израиль, Моисей будет шеф-поваром. Он же всегда отвечал: «Я люблю готовить только для своих друзей».

Папа умер в 1970 году. Ему стало плохо 22 апреля, в столетний юбилей со дня рождения В.И. Ленина, он был очень болен и мы положили его в больницу, где он и умер в ночь на 1мая. Его похоронили на Еврейском кладбище. В 70-е годы начались массовые отъезды в Израиль, уехали почти все наши друзья. В то время я уже была заведующей библиографического отдела и была так привязана к Мединституту, что не могла даже подумать об увольнении. Моисей не мог оставить свой совхоз, а мама даже слышать не хотела о том, чтобы покинуть свой дом. Она часто повторяла: «У меня не будет там достаточно места». Почему она так говорили, ведь она почти не выходила никуда вовсе. В её словах не было логики, но её мнение для нас было законом, и мы решили остаться.

Я проработала в Мединституте 34 года, заведовала библиографическим отделом, и еще сверхурочно у меня была ставка младшего библиотекаря, которую я получала за переводы статей из иностранных журналов. Мне очень легко давались иностранные языки, я переводила даже с датского. Один из моих знакомых по Мединституту однажды сказал: «Она знает все, кроме венгерского». Многие институтские преподаватели до сих пор благодарны мне: многие кандидатские и докторские диссертации [см. Советско-Российские докторские степени] [44]прошли через мои руки. Одного из них я особенно запомнила: он случайно наткнулся на медицинскую книгу на японском языке, и кто-то сказал ему: «Иди к Саре Шпитальник, она поможет». Моя репутация работала на меня.

Я любила книги и часто делала обзоры художественной литературы для студентов старших курсов, кураторы групп всегда охотно приглашали меня. Чаще всего приходилось говорить на тему «Образ врача в художественной литературе». Позже я подготовила и выпустила аннотированный указатель «Медицинские работники в художественной литературе». Моя вторая библиографическая работа в Мединституте – «Писатели-врачи» о русских, советских и зарубежных авторах, которые по образованию и практике были врачами. Позже я регулярно публиковала статьи о художественной литературе, о медработниках в Великой Отечественной войне в институтской газете «Медицинский работник», в журнале «Советская библиография» [издавался в Москве с 1933 г.] и других периодических изданиях. Все это отвлекало меня от нашей главной проблемы – у нас не было детей.

В библиотеке у нас была дружная команда, антисемитизма не было. Мы вместе отмечали дни рождения и советские праздники. Библиотека была недалеко от дома, и я ходила на работу пешком. На Малой малине далеко от центра города находился филиал нашей библиотеки. Однажды кто-то меня предупредил, что наша новая директриса сказала: «Мы должны отправить эту жидовку на Малую малину и избавиться от неё». Она была членом партии и когда-то работала в библиографическом отделе, кресло директора она заняла после того, как предыдущая директриса ушла на пенсию. Она всегда ревностно относилась к тому, что преподаватели предпочитали обращаться ко мне с вопросами, потому что я хорошо знала медицинскую терминологию и языки. Когда она сказала: «Сара ты переходишь работать на Малую малину», я к этому была готова и ответила: «Прекрасно! Около моего дома останавливается 9 автобус, он как раз едет прямо туда», и она была сильно обескуражена моим ответом. Вскоре я вернулась в центральный корпус и вышла на пенсию.
В 1984 году я стала пенсионеркой, но продолжала работать на полставки. Мама сломала шейку бедра и могла вставать с постели только, когда Моисей или я поддерживали её. Большую часть времени она проводила, читая или смотря телевизор в своей комнате. С началом перестройки [45] мама смотрела все информационные программы, особенно если выступал Горбачев[46]. Она относилась к нему с большой симпатией, когда он появлялся на экране, она говорила: «Как будто, чей-то отец зашел в комнату». Я же потеряла к нему уважение после того как он прервал выступление Сахарова [47] на съезде [Съезд Народных депутатов, 1989 г. упразднил контроль Центрального комитета Коммунистической партии над правительством и избрал Горбачева президентом]. Несмотря ни на что мы восприняли перестройку с большим воодушевлением. В прессе стали появляться статьи о том, о чем раньше мы могли говорить только с очень близкими друзьями, появились книги, запрещенные раньше. Мама умерла от рака в 1989 году, она похоронена на Дойне, в еврейском квартале, потому что Еврейское кладбище к тому времени уже было закрыто.

В то же время в Кишиневе появилось Еврейское общество. Для нас это было чем-то особенным. Там проходили лекции по еврейским традициям, курсы по ивриту, доступными стали учебные пособия. В девяностые годы последние наши друзья уехали в Израиль. В 1990 мы тоже приняли решение уехать в Израиль. Полгода мы ходили на курсы иврита. Мы получили визу, и вдруг меня обуял страх (ужас). В своих письмах друзья не очень поддерживали нас: «У вас нет детей. Вам здесь нечего делать. Моисей не сможет найти работу по специальности, и вы не получите льгот, потому что не достигли пенсионного возраста». На меня это все произвело такое впечатление, что, когда мы пошли на кладбище, чтобы проститься с нашими близкими, я сказала: «Ты как хочешь, а я остаюсь». Моисей ответил: «Хорошо. Если ты не хочешь, мы не едим». Он вернулся на работу, хотя был уже на пенсии, а я увидела объявление в газете о том, что в Еврейскую библиотеку нужен человек со знанием румынского и идиш. И я устроилась туда на работу.

Мы с мужем посетили Израиль дважды в 1996 и в 1999 году. Жили в Бат Яме под Тель-Авивом. Наш телефон не переставал звонить: мои сокурсники по Черновицкому университету, наши кишиневские друзья – все хотели поговорить с нами. Мы ездили в Иерусалим, Хайфу, Цфат, на Кинерет, я рыдала у Стены Плача. Муж был впечатлен тем, что израильтяне смогли вырастит сады на камнях. Наши друзья повели нас в сад кактусов в Холоне. Это было впечатляющее зрелище — маленькие кактусы и огромные кактусовые деревья в роскошном цветении. Во второе путешествие мы отправились на пароме из Одессы, так как муж, как бывший узник гетто, имел право на бесплатный проезд. Мы купили билет только мне. В Хайфе нас встретили друзья, у которых мы и остановились. Во время нашего первого путешествия мы попали в Яд Вашем [48] поздно вечером и ничего не смогли увидеть. Поэтому в 1999 году мы поехали туда во второй раз. Когда гид узнал, что мой муж бывший узник гетто, он отнеся к нам с особой теплотой. Израиль очень впечатляет, я считаю, что каждый должен побывать там. Когда в Кишиневе открылся благотворительный центр «Хесед [49] Иегуда», я пошла работать туда волонтером. Пока они не получили свое здание, они работали при библиотеке. В Хеседе были составлены списки нуждающихся евреев, распределяли мацу и одежду. Каждый месяц я читала у них лекции по еврейской литературе. Сейчас я готовлю материал о Кановиче, еврейско-литовском писателе, который живет в Израиле. При библиотеке существует Клуб пенсионеров, и я уже десять лет являюсь его активным членом. В 1995 году я закончила работу над румынским вариантом аннотированного указателя “Евреи Молдовы». В 2000 году вышла его дополненная русскоязычная версия с резюме на английском языке. Здесь в библиотеке я отпраздновала свое 70-летие [1998], нашу с Моисеем золотую свадьбу [2001]. Мои сотрудники попросили Моисея приготовить его знаменитую фаршированную рыбу, и она была великолепна. Через два года Моисей умер, я похоронила его рядом с папой на Еврейском кладбище и оформила бронь для себя рядом с ними.


Повернутися вгору

Примечания

[1] Бааль Шем Тов (Бешт) (1698-1760) – основатель Хасидизма – еврейского мистического движения. Родился в Окопы (Окуп), маленькой деревушке в Западной Украине, в пять лет остался сиротой и воспитывался местной общиной. Он часто прогуливал школу, отправляясь бродить по поля, лесам и горам. Он работал помощником учителя, позже служил сторожем (шамаш) при синагоге. После женитьбы он поселился в Карпатах близ местечка Броды. Семь лет он уединенно медитировал, и раскрылся лишь в 1734 году. Перебравшись в Тлуст, он приобрел репутацию чудотворца и духовного наставника. Остаток жизни он провел в Меджибоже в Западной Украине, где и протекала его основная деятельность. Последователем его учения был Яков Йосеф из Полонного.

[2] Бессарабия – историческая область между реками Прут и Днестр. Бессарабия – часть Российской Империи с 1812 до 1917 года. В 1918 году провозгласила себя независимой республикой и вскоре вошла в состав Румынии. Парижский договор (1920) признал объединение, а Советский Союз нет. В 1940 году, после предъявленного ультиматума, Румыния была вынуждена уступить Бессарабию и Северную Буковину СССР. В обеих провинциях проживало почти 4 миллиона человек, в основном румыны.. Сегодня большая часть прежней территории Бессарабии входит а состав Республики Молдова.

[3] Движение еврейской самообороны. В России евреи организовывали отряды самообороны для защиты еврейского населения и еврейской собственности во время бунтов и погромов, которые часто имели место при попустительстве властей, порой, даже при их подстрекательстве. Во время погромов 1881-82 отряды самообороны возникали спонтанно и разрозненно. После погромов в начале 20-го века, отряды коллективной обороны были созданы в городах и населенных пунктах Беларуси и Украины, эти отряды собирали деньги и закупали оружие. Ядром движения самообороны стали выходцы из еврейских рабочих партий и воинских частей, это движение получило широкое распространение среди остального еврейского населения. Известно, что организованные группы самообороны существовали в 42 городах.

[4] Присоединение Бессарабии к Румынии: В смутные дни революции Национальное собрание Бессарабии, созванное в Кишиневе, 4 декабря 1917 года приняло решение о провозглашении автономии Бессарабии в составе России. В условиях опасности прихода к власти большевиков, в начале января 1918 года, по просьбе молдавских лидеров, армия соседней Румынии вошла в Кишинев. Это стало решающим шагом на пути к объединению с Румынией.

[5] Еврейское колонизационное общество, сокращенно ЕКО, еврейская ассоциация, основанная в Лондоне в сентябре 1891 г. Первоначально её целью было оказание помощи в колонизации Аргентины евреями из восточноевропейских стран. В 1893 году EKO открыл свой филиал в России, в Санкт-Петербурге (ЦК). В начале 1890-х годов комитет EKO был создан в Кишиневе. Начиная с 1898 года, в отличие от первых лет, когда основной целью деятельности EKO было переселение евреев из России, ассоциация начала работать среди еврейского населения внутри страны. ЦК ЕКО в России пытался стимулировать сельскохозяйственную деятельность, развивать профессиональное образование, обеспечивать кредиты, и помогать евреям эмигрировать из России.

[6] OРT: (аббревиатура от Общество ремесленного труда, позже от Общество распространения труда; полное первоначальное название — Общество ремесленного и земледельческого труда среди евреев в России,1921) Она была основана в 1880 году в Санкт-Петербурге (Россия) и её первоначальная цель — помощь российским евреям. Одной из задач, которую должна была решить ОРТ, — помочь еврейской рабочей молодежи и ремесленникам интегрироваться в индустриальное общество. Особенно остро эта проблема стояла в странах Восточной Европы после Первой мировой войны. Особенно активизировалась ОРТ во время Второй мировой войны, когда она превратилась в всемирную организацию с филиалами во Франции, Германии, Англии, Америке и других странах, в дополнение к бывшим Российским территориям, таким как Польша, Литва и Бессарабия. Действовала сеть ОРТ и в Румынии. С целью организовать «помощь через работу», ОРТ открывает бюро по трудоустройству (занятости), организует ремесленные школы, поставляет инструменты, технику, оборудование и материалы, создает специальные курсы для учеников, поддерживает сельскохозяйственные школы, кооперативы и мастерские.

[7] Толстой Лев Николаевич (1828-1910): русский прозаик и моральный философ, который занимает важное место в истории культуры своей страны в качестве этического философа и религиозного реформатора. Толстой, наряду с Достоевским, возвел реалистический роман до литературного жанра, по важности сравнимый с классической греческой трагедией и елизаветинской драмой. Толстой известен, прежде всего, своими романами, в том числе «Война и мир», «Анна Каренина» и «Смерть Ивана Ильича», но он писал и короткие рассказы, и очерки, и пьесы. Толстой принимал участие в Крымской войне, его истории об обороне Севастополя, известные как «Севастопольские рассказы», прославили его и открыли ему двери в литературные круги Санкт-Петербурга. Его главный интерес заключается в разработке религиозных и философских идей. Он осуждал капитализм и частную собственность и был их бесстрашным критиком, что, в конце концов, привело к отлучению его от Русской Православной Церкви в 1901 году. Его взгляды относительно пагубности частной собственности постепенно отдалили его от жены, Ясной Поляны и детей, за исключением его дочери Александры, и он, наконец, ушел из Ясной Поляны в 1910 году. Толстой умер на пути в монастырь на железнодорожном переезде Астапово.

[8] Кузист: Член румынской фашистской организации имени Александра Кузы, одного из самых ярых фашистских лидеров в Румынии, который был известен своим безжалостным шовинизмом и антисемитизмом. В 1919 году Куза основал LANC (Национал-христианская лига защиты), которая стала Национал-христианской партией в 1935 году с антисемитской программой.

[9] Железная гвардия — экстремальная политическая организация правого толка в Румынии в период между 1930-1941, во главе с К. З. Кодряну. Железная гвардия распространяла националистические, христианско-мистические и антисемитские взгляды. Она была запрещена за террористическую деятельность (напр., убийство румынского премьера И. Г. Дука) в 1933 г. В 1935 г. возрождена в качестве партии под названием «Все для отечества», снова запрещена в 1938 году. Входила в состав правительства в первый период правления Антонеску, но после неудавшегося переворота в январе 1941 г. партия была окончательно запрещена и распущена. Ее лидеры сбежали за границу в Третий рейх (Германия).

[10] Менделе Мойхер Сфорим (1835-1917) – писатель, писал на иврите и идише. Родился в Беларуси, учился в различных ешивах в Литве. Менделе работал в жанре литературной и социальной критики, научно — популярной и художественной литературы на иврите и идише. В своих критических произведениях Менделе демонстрировал живой интерес к образованию и общественной жизни евреев в России. Он был озабочен вопросом о роли еврейской литературы в формировании еврейской общины. Это объясняет, его стремление приобщить к науке еврейские массы и помочь простым людям получить светское образование в духе Гаскалы (пер.с иврита — просвещение). Он сыграл важную роль в создании современного литературного языка идиш и нового реалистического жанра в литературе на иврите. Оставил свой след в обеих литературах как тематически, так и стилистически.

[11] Шолом-Алейхем (псевдоним; настоящее имя Шолом Рабинович (1859-1916) – еврейский писатель и юморист; автор многочисленных романов, рассказов, фельетонов, критических обзоров и стихотворений на идише, иврите и русском. Регулярно публиковался в еврейских ежедневных и еженедельных изданиях на идише. В своих работах он описывал жизнь евреев в России, создавая галерею ярких персонажей. Его творчество представляет собой сплав юмора и лиризма, точных психологических портретов и деталей повседневной жизни. Издавал литературный альманах «Ди идише фолкс-библиотек» («Еврейская народная библиотека»), с помощью которого он стремился довести до совершенства уровень еврейской литературы на «презренном» идише, очистить её от литературного мусора в лице некоторых авторов, которые своим псевдонародным творчеством тянули её на дно. Первый том стал поворотным моментом в истории современной литературы на идиш. Шолом-Алейхем умер в Нью-Йорке в 1916 году. Его популярность среди идиш-говорящей публики возросла после его смерти. Некоторые из его произведений переведены на большинство европейских языков, а его пьесы и спектакли по его рассказам с успехом идут на сценах театров во многих странах. «Скрипач на крыше» — мюзикл по мотивам «Тевье молочника» стал международным хитом в 1960-е годы.

[12] Перец,Ицхок Лейбуш (1851-1915): выдающийся еврейский писатель и публицист. Воспитывался в традиционной еврейской семье в Польше. Перец писал сначала на иврите, а с 1888 года — на идише. Основные произведения: поэма «Мониш» (1888 г.), сборник рассказов «Знакомые картины» (1890) и «Путевые заметки» (1891), рассказы «Бонче-молчальник», «Посыльный», «В подвале», «Любовь ткача» (1890-е годы ), «Хасидские истории», «Народные сказания» (1904-1909 гг). Умер в Варшаве в 1915 году.

[13] Бялик Хаим Нахман (1873-1934) – писатель, публицист, переводчик, редактор, один из величайших еврейских поэтов. Родился в местечке Рады Волынской губернии, Украина; получил традиционное образование в хедере и ешиве. Его первый поэтический сборник появился в 1901 году в Варшаве. Основал еврейское издательство в Одессе, где он жил, но после революции 1917 года советская власть с подозрением отнеслась к деятельности Бялика в области ивритской культуры, и издательство было закрыто. В 1921 году Бялик эмигрировал в Германию, а в 1924 году в Палестину, где он стал знаменитым литературным деятелем. Стихи Бялика занимают важное место в современной израильской культуре и образовании.

[14] Еврейский государственный театр в Бухаресте основан в 1948 году в результате политики национализации всех творческих учреждений, в том числе и еврейского театра. На его сцене идут не только классические постановки на идиш, но и традиционные еврейские музыкально-танцевальные представления. В настоящее время, из-за эмиграции и значительного уменьшения численности еврейского населения за счет естественного старения, есть лишь небольшая аудитория и большинство актеров неевреи. Выдающиеся деятели театра: Исраил Беркович (поэт, драматург и литературный секретарь), Исо Шапира (режиссер и прозаик огромной общечеловеческой и идиш культуры), Маурисиу Секлер (актер немецкой школы), Хаим Шварцман (композитор и дирижер оркестра театра). Известные актеры: Севилья Пастор, Дина Ko(ё)ниг, Исаак Хавис, Сара Эттингер, Лия Ko(ё)ниг, Триси Абромович, Бебе Беркович, Руди Розенфельд, Майя Моргенштерн.

[15] Биробиджан сформирован в 1928 году в целях заселения евреями свободных земель и укрепления уязвимой границы советского Дальнего Востока. Биробиджан получил статус автономной области в 1934 г. Под влиянием эффективной пропагандистской кампании, а также голода в восточных регионах Советской республики 41000 советских евреев переселилась в Биробиджан в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Но, к 1938 году 28 000 из них бежали, не выдержав суровых условий. До 1940-х годов в крае были еврейские школы и синагоги, закрытые после Второй мировой войны на волне религиозных репрессий. Советское правительство планировало осуществить принудительную депортацию всех советских евреев в Биробиджан, которая должна была завершиться к середине 1950-х годов. Но в 1953 году в связи со смертью Сталина депортация была отменена. Несмотря на некоторое присутствие элементов еврейской культуры, в том числе газеты, которая издается на идише – еврейское влияние в регионе снизилось чрезвычайно, в результате сталинской кампании против космополитов и после либерализации еврейской эмиграции в 1970-е годы. В настоящее время евреи составляют менее 2% населения региона.

[16] Пушкин, Александр (1799-1837) – великий русский поэт и прозаик, выдающийся деятель русской литературы. Пушкин создал современный поэтический язык России, события русской истории положены в основу сюжетов многих его произведений. Его шедевр «Евгений Онегин» — роман в стихах о взаимно отвергнутой любви. Роман содержит остроумные и проницательные описания российского общества того времени. Пушкин убит на дуэли.

[17] Страж, Стражерия (Стража Родины) — профашистская военизированная организация, созданная в 1935 году королем Карлом II в целях воспитания молодежи в духе величия националистических идей, преданного служения и безоговорочного послушания.

[18] Присоединение Бессарабии к СССР: В соответствии с положениями секретного протокола пакта Молотова-Риббентропа, в конце июня 1940 года Советский Союз потребовал в ультимативной форме от Румынии вывести войска из Бессарабии и отказаться от этой территории. Румыния вывела войска и администрацию и Советский Союз оккупировал этот регион. В В конце лета и в начале осени 1940 года Румыния была вынуждена отказаться от Северной Трансильвании, в пользу Венгрии, и Южной Добруджи, в пользу Болгарии. Эти территориальные потери оказали значительное влияние на румынскую политику во время Второй мировой войны.

[19] Трансильвания — географическая и историческая область (103 000 кв.км) в Румынии, расположена между Карпатскими горами на границе с Сербией, Венгрией и Украиной. Современная Трансильвания состоит из четырех основных регионов: Банат, Кришана, Марамуреш и Трансильванская историческая территория. В 1526 году после поражения в битве при Мохаче средневековая Венгрия распалась, — центральная часть страны вошла в состав Османской империи, а в восточной части было образовано автономное Княжество Трансильвания, которое номинально принадлежало Оттоманской Порте. В частности султан имел право вето на избрание князя. Однако, в реальности Трансильвания проводила независимую внешнюю и внутренние политику. Её отличительной чертой стало провозглашение религиозной свободы (впервые в Европе) и признание трёх национальностей: Венгры, Секеи и Саксы (трансильванские немцы). После заключения Карловицкого мирного договора (1699) Трансильвания и Венгрия оказались под властью династии Габсбургов, и провинция была вновь присоединена к Венгрии, которая в то время входила в состав Австро-Венгрии (Ausgleich), в 1867 году. Трансильвания отличалась специфическим этно-религиозным разнообразием. Трансильванские князья поддержали Реформацию в 16-м и 17-м веке, и в результате Трансильвания стала оплотом различных протестантских церквей (кальвинистов, лютеран, унитариев и т.д.). Во времена контрреформации и многолетнего господства Габсбургов католическая церковь приобрела значительную власть. Румынское население Трансильвании было разделено между восточной православной и униатской (греко-католической) церквями. После принятия еврейской религии парламентом Венгрии (1895 г.) иудаизм стал одной из государственных религий и распространялся в Трансильвании и в целом по всей Венгрии благодаря ускоренным темпам ассимиляции. После Первой мировой войны Трансильвания вошла в состав Румынии согласно Трианонскому договору (1920). В 1920 году население Трансильвании составляло 5,2 млн из них — 3 млн румын, 1,4 млн венгров, 510000 немцев и 180000 евреев. По решению второго Венского арбитража северная часть Трансильвании была присоединена к Венгрии в 1940 г. После Второй мировой войны весь регион вошел в состав Румынии по Парижскому мирному договору. По данным последней румынской переписи (2002) венгры составляют 19% от общей численности населения, евреев и немцев осталось по несколько тысяч. Несмотря на снижение количества венгерского, немецкого и еврейского населения, Трансильвания по-прежнему сохраняет свои многонациональные и многоконфессиональные традиции.

[20] НКВД: Народный комиссариат внутренних дел; образован в 1934 году на базе ГПУ (Государственное политическое управление), переняв у него функции по поддержанию государственной безопасности.

[21] Морозов, Павлик (1918-1932) –,мифологизированный персонаж в советской историографии и официальной пропаганде. Согласно официальной версии, во время коллективизации его отец, зажиточный крестьянин, укрывал часть урожая для нужд семьи от продразверстки. Павлик донес на своего отца советским властям, вследствие чего его отец был казнен. Местные крестьяне из мести убили Павлика за предательство своего отца.. Имя Павлика Морозова использовали в качестве примера верности советскому строю. После распада СССР имя Павлика Морозова стало нарицательным.

[22] Кулаки — , Термин, используемый советскими властями для обозначения зажиточных крестьян (а иногда и середняков) которые отказывались присоединяться к колхозам, Они были объявлены врагами народа и их семьи были выселены в отдаленные края СССР в конце 20-х и в начале 1930-х годов.

[23] Великая Отечественная война — 22 июня 1941 года фашистская Германия напала на Советский Союз без объявления войны. В начальный период войны советская армия понесла тяжелые потери но к середине 1943 года перешла в контрнаступление. Война закончилась победой Советского Союза 9 мая 1945 года.

[24] Совхоз — государственное сельскохозяйственное предприятие. Первые совхозные дворы были созданы в СССР в 1918 г. В соответствии с советским законодательством совхозное имущество принадлежало государству и передавалось совхозу на основании хозяйственного договора об обслуживании.

[25] Большой террор (1934-1938) (массовые чистки), достиг своего пика в 1937-1938 годах, когда миллионы невинных советских граждан были отправлены в ГУЛАГ или расстреляны. Больше половины репрессированных были членами партии на момент их ареста. Вооруженные силы, Коммунистическая партия и правительство, в целом, были очищены от всех “инакомыслящих” лиц. Большая часть чисток была проведена в закрытом режиме, и лишь в нескольких случаях, арестованные предстали перед судом во время публичных «показательных процессов». К тому времени как интенсивность террора пошла на убыль. в 1938 году, Сталину удалось полностью подчинить себе партию и общество. Сталин руководил Советским Союзом как абсолютный диктатор вплоть до его смерти в марте 1953 года.

[26] Бухарские евреи – этно-конфессиональная и этнолингвистическая группа евреев, проживающая в Средней Азии. Они являются потомками месопотамских евреев и говорят на бухарском языке, который представлен в основном еврейско-таджикским языком. Последователи Сефардического религиозного обряда. В настоящее время большинство из них репатриировались в Израиль.

[27] Комсомол — молодежная коммунистическая политическая организация, созданная в 1918 г. Главная задача комсомола состояла в распространении коммунистических идей и вовлечении рабочей и крестьянской молодежи в строительство Советского Союза. Комсомол был призван воспитывать молодежь, вовлекая её в политическую борьбу, подкрепленную теоретическим образованием. Комсомол был более популярен, чем Коммунистическая партия, потому что в него могли свободно вступать даже не вовлеченные в политическую борьбу молодые пролетарии, в дальнейшем получающие необходимое образование, в то время как члены партии должны были иметь хотя бы минимальный опыт политработы.

[28] Кишиневское гетто. Уничтожение евреев Кишинева было проведено в несколько этапов. Количество евреев убитых на улицах и в своих домах сразу после вступления румынских и немецких частей неизвестно. Систематическому уничтожению подверглись порядка 2000 евреев, в основном свободных профессий (врачей, юристов, инженеров), а также местные еврейские интеллектуалы. После первой волны убийств 11.000 оставшихся евреев были сконцентрированы в гетто, созданном 24 июля 1941 года, по приказу румынского коменданта и командира немецкой айнзацкоманды Пауля Цаппа. Евреи Румынии пытались оказать помощь своим братьям в гетто, посылая большие суммы денег незаконным путем. Был создан комитет для подкупа румынских властей, с условием, что они не будут сдавать евреев немцам. В августе около 7,500 евреев были отправлены на работу в карьер Гидигич. Осенью, в День Искупления (4 октября), военные власти, по приказу румынского диктатора маршала Иона Антонеску, начали депортацию в Транснистрию евреев остававшихся в гетто. Одному из руководителей гетто, адвокату Шапира, удалось предупредить руководителей еврейской общины в Бухаресте, но попытки остановить депортацию не увенчались успехом. Только в единичных случаях евреям удалось найти укрытие в Кишиневе и его окрестностях, а другим удалось бежать в Румынию. В мае 1942 года последние 200 евреев были депортированы из города. Кишинев был освобожден в августе 1944 г. На момент освобождения в городе евреев не осталось.

[29] ГУЛАГ (сокращение от Главное управление лагерей и мест заключения или Главное управление исправительно-трудовых лагерей) — советская система исправительно-трудовых лагерей в отдаленных районах Сибири и Крайнего Севера, которая впервые была создана в 1919 г. Однако, до начала 1930-х годов, в лагерях не было большого количества заключенных. К 1934 г. в Гулаге, который становится подразделением НКВД, приемника ЧК, находится уже несколько миллионов заключенных. Среди них были убийцы, воры и другие криминальные элементы, а также политические и религиозные диссиденты. Лагеря Гулага внесли существенный вклад в советскую экономику во время правления Сталина. Условия в лагерях были чрезвычайно жесткими. После смерти Сталина в 1953 году население лагерей значительно сократилось, и условия для заключенных немного улучшились.

[30] Транснистрия – территория между реками Буг и Днестр. Термин происходит от румынского названия реки Днестр Нистру и был введен после оккупации региона немецкими и румынскими войсками во время Второй мировой войны. Транснистрия стала местом концентрации депортированных бессарабских и буковинских евреев. Систематическая депортация началась в сентябре 1941 г. В течение следующих двух месяцев, все выжившие евреи Бессарабии, Буковины и небольшая часть еврейского населения Старой Румынии были переправлены через Днестр. Эта первая волна депортаций охватила почти 120 тысяч человек к середине ноября 1941 года, когда она была остановлена Ионом Антонеску, румынским диктатором. Депортации возобновились в начале лета 1942 года, охватив еще около 5000 евреев. Третья серия депортаций из Старой Румынии, которая прошла в июле 1942 года, затрагивала евреев, которые уклонялись от принудительного труда, членов их семей, сочувствующих коммунистам и бессарабских евреев, которые нашли убежище в Старой Румынии и Трансильвании во время советской оккупации. Самыми страшными лагерями Транснистрии стали: Богдановка, Доманевка, Ахмечетка, Вапнярка, Рыбница, Березовка, Тульчин и Ямполь. Большинство евреев, депортированных в лагеря Транснистрии умерло между 1941-1944 из-за ужасных условий жизни, болезней и голода.

[31] Бандера Степан (1919-1959) – политический деятель и идеолог украинского националистического движения, который боролся за независимость Украины, как от Польши, так и от Советского Союза. Он достиг высоких постов в Организации украинских националистов (ОУН): был начальником отдела пропаганды (1931), позже возглавил национально-исполнительный комитет в Галиции (1933). Он надеялся создать независимое украинское государство с помощью нацистской Германии. После нападения Германии на Советский Союз, ОУН объявила о создании независимого правительства Украины во Львове 30 июня 1941 года. Примерно через неделю немцы расформировали это правительство и арестовали его членов. Бандера был доставлен в тюрьму Заксенхаузен, где он оставался до конца войны. Убит советским агентом в Мюнхене в 1959 году.

[32] Борьба с космополитизмом – кампания, направленная против «космополитов», т.е. евреев, была начата в статьях центральных печатных органов Коммунистической партии в 1949 году и сопровождалась нападками, прежде всего, на еврейскую интеллигенцию. Это была первая публичная атака на советских граждан еврейской национальности как на евреев. Еврейских писателей назвали «космополитами», обвиняя их в нелюбви к русским людям и в поддержке сионизма. Многие писатели-идишисты, а также руководители Еврейского антифашистского комитета были арестованы в ноябре 1948 года по обвинению в том, что они поддерживали связи с сионистским движением и с американскими империалистами. Они были тайно расстреляны в 1952 году. «Дело врачей», начатое в январе 1953 года, спровоцировало всплеск антисемитизма по всей территории СССР. Евреи были сняты со всех руководящих постов, и слухи о неизбежной массовой депортации евреев в восточные области СССР начали распространяться по всей стране. Конец кампании по борьбе с «космополитизмом» положила смерть Сталина в марте 1953 года.

[33] Ха-Тиква — гимн сионистского движения и национальный гимн государства Израиль. Перевод с иврита — »надежда ‘. Стихи написал Нафтали Герц Имбер (1856-1909), который переселился в Палестину из Галиции в 1882. Шмуэль (Самуил) Коэн, выходец из Молдавии, в 1888 году положил стихи Имбера на молдавскую мелодию из музыкального цикла симфонических поэм Б. Сметаны «Моя Родина», песня «Молдау (Влтава)», которая восходит к восточно-европейской народной песне.

[34] Работа по обязательному распределению в СССР — практика трудоустройства выпускников высших учебных заведений обязательного на определённый срок, не менее чем 2 года, как для самого выпускника, так и для работодателя. После завершения этого срока молодым людям разрешали устраиваться на работу по своему усмотрению в любом городе или организации.

[35] Полевой, Борис Николаевич – псевдоним Бориса Кампова (1908-1981). Советский писатель участвовал в советско-финской войне (1939-40). Во время Второй мировой войны Полевой был военным корреспондентом газеты «Правда». Самое известное произведение – «Повесть о настоящем человеке» (1946), которое впоследствии было экранизировано — реальная история Героя Советского Союза летчика Мересьева, который вернулся на действительную службу в отряд летчиков-истребителей после того, как ему ампутировали обе ноги.

[36] «Дело врачей» — уголовное дело против группы видных советских врачей, обвиняемых в заговоре и убийстве ряда советских государственных и партийных лидеров. В январе 1953 года советская пресса сообщила, что девять врачей, шесть из которых были евреями, арестованы и признали свою вину. Однако, суд над ними не состоялся, так как Сталин умер в марте 1953 года. Официальный орган Коммунистической партии газета «Правда» позже опубликовал заявление о том, что обвинения против врачей были ложными и их признания получены под пытками. «Дело врачей» стало кульминацией антисемитской политики, проводившейся Сталиным. В своей секретной речи на XX съезде партии в 1956 году Хрущев заявил, что Сталин хотел таким образом очистить верхушку советского руководства.

[37] Брежнев, Леонид Ильич (1906-82) — советский государственный деятель и партийный лидер. Вступив в Коммунистическую партию в 1931 году, став секретарем ЦК партии в 1952 г., он неуклонно поднимался по иерархической лестнице. В 1957 г. по рекомендации Хрущева, он становится членом Президиума (впоследствии Политбюро) Центрального комитета КПСС, председателем президиума Верховного Совета, и, наконец, номинальным главой государства. После отстранения Хрущева от власти в 1964 году, которое Брежнев помог организовать, он был назначен первым секретарем Коммунистической партии. Несмотря на то, что ему приходилось делить власть в стране с Косыгиным, Брежнев вскоре становится главной политической фигурой в Советском Союзе. В 1968 году выступая в поддержку советского вторжения в Чехословакию, он сформулировал «доктрину Брежнева», утверждая, что СССР может вмешиваться во внутренние дела любой страны — члена советского блока (Варшавского договора), если коммунистическое правление там находится под угрозой. Держа в узде страны Восточной Европы, он выступает за более тесные отношения с западными державами, добиваясь разрядки напряженности с Соединенными Штатами. В 1977 году он занял пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. При Горбачеве режим Брежнева был подвергнут критике за его коррумпированность и провальную экономическую политику.

[38] XX съезд партии — на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза в 1956 г. Н. С. Хрущев публично развенчал культ личности Сталина и приподнял завесу тайны над тем, что происходило в СССР во время сталинского руководства.

[39] Хрущев, Никита (1894-1971) — советский коммунистический лидер. После смерти Сталина в 1953 году он стал первым секретарем ЦК, и по сути дела главой Коммунистической партии Советского Союза. В 1956 году в 20-м съезде партии, Хрущев пошел на беспрецедентный шаг и осудил Сталина и сталинизм. Он отстранен от должности премьера и руководителя партии в октябре 1964 г. В 1966 г. он был исключен из ЦК КПСС.

[40] Пятый пункт или Пятая графа – выражение, употребляемое в переносном смысле, означающее обязательное указание национальности во всех формах анкет при приеме на работу. Евреи, которые считались представителями отдельной национальности в Советском Союзе, подвергались дискриминации на основании этого пункта с момента окончания Второй мировой войны до конца 1980-х годов.

[41] Бейтар или Бетар — аббревиатура от «Брит Иосеф Трумпельдор» (иврит), что означает «Союз имени Иосефа Трумпельдора». Правое крыло сионистского ревизионистского еврейского молодежного движения. Союз основан в 1923 году в Риге Владимиром Жаботинским в честь И. Трумпельдора, одного из первых бойцов, убитых в Палестине, и в память о крепости Бетар, которую многие месяцы героически защищали еврейские повстанцы под руководством Симона Бар-Кохбы. В Польше также использовалось название «Ассоциация Еврейской молодежи им. И. Трумпельдора ». Бетар был всемирной организацией, но в 1936 году 52000 его членов -75% жили в Польше. Его цель состояла в том, чтобы распространять программу сионистов-ревизионистов в Польше и готовить молодых людей к борьбе и жизни в Палестине. Бетар организовал легальную и нелегальную эмиграцию. Это была военизированная организация; его члены носили униформу. С 1936 по 1939 год популярность Бейтара уменьшилась. Во время войны многие из ее членов вступали в партизанские отряды.
[42] Гордония — сионистское молодежное движение основано в Галиции в конце 1923 г. Переросло в международное движение, которое тщательно поддерживало свой уникальный характер еврейского, сионистского движения ориентированного на Эрец Израиль.

[43] Шестидневная война. Первые удары ВВС Израиля в рамках Шестидневной войны были нанесены 5 июня 1967 года. Вся война длилась всего 132 часа и 30 минут. Боевые действия на египетской стороне длились всего четыре дня, а на иорданской – три дня. Несмотря на молниеносность, это была одна из самых драматических и разрушительных кампаний в истории войн между Израилем и арабскими странами. Эта война привела к депрессии, которая длилась многие годы после её окончания. Шестидневная война привела к усилению напряженности между арабскими странами и западным миром, вызвала изменения в менталитете и политических ориентациях в арабском мире.

[44] Советско-российская система присвоения научных степеней (докторантура)- наивысшая степень образования в Советском Союзе (аспирантура или ординатура для студентов-медиков), учеба, как правило, занимала около 3-х лет и завершалась защитой диссертации. Успешно защитившимся аспирантам присваивались звания «кандидата наук». Следующим этапом была защита докторской диссертации. Для получения докторской степени необходимо было проводить исследования, принимать участие в научных конференциях, последовательно публиковать отдельные главы своей диссертации и, наконец, издать всю работу целиком.

[45] Перестройка — советская экономическая и социальная политика конца 1980-х, связанная с именем советского политического деятеля Михаила Горбачева. Термин обозначал попытку трансформировать застойную, неэффективную командную экономику Советского Союза в децентрализованную, рыночно ориентированную экономику. Промышленные менеджеры и государственные и партийные чиновники получили большую автономию на местах, а открытые прямые выборы призваны были демократизировать коммунистическую партию. К 1991 году перестройка завершена. Противники Горбачева считали, что именно Перестройка привела к распаду СССР.

[46] Горбачев, Михаил (1931-) – советский политический руководитель. Горбачев вступил в Коммунистическую партию в 1952 году и постепенно вошел в высшие эшелоны партийной иерархии. В 1970 году был избран депутатом Верховного Совета СССР и принимал участие во всех созывах вплоть до 1990. В 1980 году он был избран в Политбюро, а в 1985 году назначен генеральным секретарем партии. В 1986 году он приступил к осуществлению комплексной программы политической, экономической и социальной либерализации под лозунгами гласности и перестройки. Это привело к освобождению политических заключенных, либерализации визового режима, борьбе с коррупцией, и призыву к критическому пересмотру советской истории. Съезд народных депутатов, учрежденный в 1989 году, упразднил контроль Центрального комитета Коммунистической партии над правительством и избрал Горбачева президентом. Горбачев распустил компартию, предоставил независимость странам Балтии. После создания Содружества Независимых Государств в 1991 году он ушел с поста президента. С 1992 года Горбачев возглавил международные организации.

[47] Сахаров, Андрей Дмитриевич (1921-1989) — советский физик-ядерщик, академик и правозащитник; первый советский гражданин, получивший Нобелевскую премию мира (1975). Он входил в состав команды, создавшей советскую водородную бомбу, и получил за это звание трижды Героя Социалистического Труда. В 1960-е и 70-е годы он встал во главе борьбы за права человека в Советском Союзе. В 1980 году он был разжалован и отправлен в ссылку в Горький, откуда ему было разрешено вернуться в Москву в 1986 году после прихода к власти Горбачева. Он оставался ведущим борцом за права человека, за политические и экономические реформы вплоть до своей смерти в 1989 году.

[48] Яд ва-Шем — музей, основанный в 1953 году в Иерусалиме в память жертв Холокоста и Праведников народов мира – неевреев, получивших это звание за их «сострадание, мужество и мораль».

[49] Хэсэд — (пер. с иврит забота, милосердие), благотворительная организация, учрежденная Амосом Авгаром в начале 20-го века. При поддержке Клэймс Конференс и Джойнта Хэсэд помогает евреям поддерживать достойную жизнь, несмотря на тяжелые экономические условия, и способствует развитию их самосознания. Хесед предоставляет ряд услуг, направленных на поддержку потребностей всех членов еврейской общины и особенно пожилых людей. Основные социальные услуги включают в себя: работу в центральных офисах (информация, реклама деятельности Центра, внешние связи и бесплатная аренда медицинского оборудования); услуги на дому (уход и помощь на дому, доставка продуктов питания и горячих обедов, мелкий ремонт); общинная работа (клубы, столовые, дневные центры, медицинские и юридические консультации); волонтерские услуги (учебные программы). Центры Хэсэд произвели настоящую революцию в еврейской жизни в странах бывшего Советского Союза. Люди увидели в них возрождение еврейских традиций гуманизма. В настоящее время существует более восьмидесяти Хэсэдов в странах бывшего Советского Союза. Их деятельность охватывает еврейское население более чем восемьсот населенных пунктов.